— Можно я прочту свое стихотворение?
Ведущий натягивает улыбку, а про себя кривится. Публика фальшиво хлопает, а миллионы телезрителей с раздражением покидают уютные диваны и отправляются в санузлы. Те, кто продолжают сидеть у телевизоров, морщатся от скучной, занудной и затянутой рифмованной ахинеи, которую несет участник шоу, и про себя досадуют, что вот же (черт!) занесло такого придурка на передачу. Те, кто симпатизировал игроку, начинают проникаться к нему ненавистью и испытывать досаду за его тупое и бездарное сочинение. «А ведь по виду умный человек! Как все-таки обманчивая внешность…»
Когда чтение любителя победно завершается, телезрители облегченно вздыхают, а сидящие в зале разражаются радостными аплодисментами. Радостными от того, что это стихоиздевательство наконец закончилось. И если данный телевизионный фрагмент случайно попадет в поле зрения профессионального поэта, то он обязательно презрительно сплюнет на ковер:
— Графоман!
Мало кто догадывается, что кроется за этим греческим словом в голове у профессионального поэта. Сегодня слово «графоман» используют направо и налево. Им ругаются все, кому не лень, — журналисты, редакторы, ведущие телевизионных программ, режиссеры, композиторы, комментаторы и даже сами графоманы. Но только в устах настоящего поэта это «обзывательство» приобретает истинное значение. Оно более тяжеловесное по сути. Когда бы в ту минуту подслушать потаенные мысли поэта, то можно ощутить все эмоции, в которые заплетены презрение, отчаяние, негодование и вечная боль за годы, безвозвратно проведенные за письменным столом. Если очистить мысли от эмоций и нецензурной лексики, то на словах его восклицание будет звучать приблизительно так: «Скотина! Чтоб ты сдох! Вот кто множит злобу в этом мире! Вот кто прививает ненависть к высокой поэзии…»
И действительно, настоящему поэту есть от чего придти в отчаяние. На земле не так много людей, которые искренне обожают стихи. А графоманы своими бездарными сочинениями сокращают и без того немногочисленное число их поклонников. Все-таки поэзия — искусство не совсем народное. И как только поэты-шестидесятники в прошлом столетии умудрялись собирать стадионы?
Но даже у тех, кто с детства любит поэзию, стихи в качестве получения сокровенной информации не вызывают ни малейшего доверия. Возьмем, к примеру, «Божественную комедию» Данте.
Земную жизнь, пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь во тьме долины.
Именно с этого трехстишья начинается поэма. Перескажи это дословно в прозе, и тебя поднимут на смех. Получится приблизительно следующее: «Когда я прожил полжизни, то оказался в каком-то сумрачном лесу, потому что сбился с пути, когда брел по долине. В долине, — продолжаем пересказ в прозе, — было очень темно. Однако именно тот путь и был, оказывается, самым праведным».
В трехстрочной строфе Данте первая и третья строки — метафора, а вторая, про сумрачный лес — конкретика. Если подобное допускается в поэзии, где долина сочетается с лесом, то уж никак не допускается в прозе. В прозе действует совсем другая повествовательная логика и требуются более достоверные детали, если писатель хочет, что бы его изложение выглядело правдиво.
«Прожив полжизни и оглянувшись назад, я понял, что давно уже не живу праведной жизнью, которая всегда была моим путеводителем. Теперь я себя ощущаю несчастным, словно заблудившимся в темном лесу. А когда-то я ассоциировал себя исключительно с человеком, безмятежно идущим ночью по цветущей долине. И вот однажды, в один из таких приступов мрачности, одиноко прогуливаясь по лесу (хотя лучше по парку, по лесу — это через чур), ко мне подошел какой-то прохожий и неожиданно заявил, что он римский поэт Вергилий, живший в первом веке до нашей эры…»
Приблизительно так должна выглядеть прозаическая затравка в «Божественной комедии», чтобы удержать внимание читателя. Внимание же в стихах удерживается за счет стихотворной метрики и рифм. Но если кто собрался черпнуть теософских знание о параллельных мирах из «Божественной комедии» Дантэ, сильно разочаруется. Конкретики о метафизической жизни за гробом в поэме довольно мало. Зато она изобилует какими-то мелкими деталями, не относящимися к развитию сюжета, — то ли мировыми символами, то ли личными ощущениями автора. Но главный недостаток, тормозящий прочтение дантовского сочинения в наше время, — огромное количество поэтических штампов, которые сегодня существуют только в мертвом виде.