- Ты, значит, по-прежнему раскручиваешь свой "РУ"?
- Это некоммерческий проект, он не нуждается в раскрутке. Он станет популярным, когда наш народ, наконец, разгромит FM-диапазон со всеми их "Русскими Радиами". Зато вот у меня новый басист -- чума чувак! -- слэп рубит чисто шестнадцатыми. Я такой техники живьем раньше никогда не видал, в видеошколе только. Мы с ним горы свернем. Я думаю с таким басом можно крутой фанк отстроить...
- Ты ж панк собирался играть?
- Панк -- это не стиль, а настроение. Панк остается, только теперь он будет обернут в интеллигентный фанк. Такого до "РУ" еще никто не делал. В ноябре будет фестиваль -- мы там с новой программой зададим такого жару, что все конкуренты стопятся! Я уже одной тетке демо давал, так она зажала, прикинь?
- Здорово, Гарь, все у тебя какие-то планы. Кипишь прямо!
- А чего сам-то? Тебе надо этим заниматься. С твоим умением рифмовать да струны дергать тебе не один экономист в подметки не годится!
- Я юрист.
- Это несущественно.
- Не могу я выносить свое творчество на публику. Это как секс: как только появляется наблюдатель, любовь становится порнографией.
- Так ты меня за порнографа держишь?
- Да нет, Гарь... как тебе объяснить? Здесь главное, что ты сам чувствуешь. Пушкин кому-то из своих друзей писал, типа гадкое ощущение, но поборол себя, начал продавать стихи. Это же шаг, понимаешь, поступок. Если я вынесу свое творчество на люди, из него искренность уйдет.
- А вдруг не уйдет? Что-то ты накручиваешь, Санек. Надо делать дело и доставлять другим удовольствие. Кстати, наблюдатель в сексе... меня это заводит, чувак!
- Если доставлять другим удовольствие -- это проституция и попса.
- Слушай, чувак, попса -- это когда другим удовольствие, а самому ломы. А когда и тебе по кайфу, это просто кайф в натуре и есть. Или любовь, если хочешь.
- Так зачем же мне к Матвиенко идти, если ты говоришь, мне свой материал надо двигать?
- А кому ты нужен сейчас? Ты поиграй там, завяжешь знакомства, посидишь за сценой, позанимаешься профессиональной музыкой... Матвиенко, кстати, еще очень неплохо: это тебе не Алибасов с Айзеншписом, и не Дорохин между прочим!
- Значит, все же предлагаешь мне продаться на время?
- Почему -- продаться?...
- Ну, сдать себя в прокат "нехудшему варианту". Это, по твоему, не проституция чистой воды, не попса?
Гарик замолчал. Разговор раззадорил его и он только теперь сумел остановиться, чтобы перевести дух.
- Блин, какого хрена я тебя уговариваю? Что я тебе -- мать родная? Занимайся своей ерундой. Ты "All Of Me" смотрел со Стивом Мартином?
- Ну?
- Баранки гну! Саксофон все равно победил в нем адвоката, вот что. И это правда, иначе и не могло бы быть. Ты вот задумываешься, хрен ты с горы, какого фига ты живешь?
- Ты даже не представляешь себе, насколько часто.
- И что?
- Что "что"?
- Зачем живешь-то?
Сашка на минуту задумался.
- Не знаю...
- "Ниняю"... - передразнил Гарик, картавя по-детски, - а кто знает? Пушкин? Ты уже здоровый мужик! "Не знаю"! Тебе Бог талант дал и твое главное преступление будет, если ты этот талант зароешь. Понял? Ты играть должен.
- Ничего я не должен, - разозлился теперь уже Сашка, - чего ты, в самом деле, ко мне пристал? Не пойду я к Матвиенко.
- Ну и хрен с тобой тогда!
- Что есть, того не отнять.
Они замолчали. Они оба знали, что не поругались. Они так поговорили. Это не значило ровным счетом ничего. Они же оба музыканты...
- Ладно, - сказал, наконец, Сашка, - ты сам-то как?
Попрощавшись с Гариком, Сашка вновь и вновь прокручивал в голове этот разговор. Он старался понять, почему отказался от предложения Гарика. Он понимал, что Матвиенковский центр -- это наверняка какие-никакие деньги. Да и вообще, вовсе необязательно, что Сашку бы взяли. Боялся ли он того, что ему скажут: "не подходишь"? Да нет, он уже достаточно взрослый, чтобы принимать спокойно такие ответы. Работа тоже по большому счету не удерживает его особо -- попрощался и пошел. Что тогда? Действительно вера в высокое предназначение настоящего искусства и главное в то, что он, Сашка, является носителем этого высокого искусства?
Музыка, стихи... Кто занимается всем этим? Лежит ли на них печать Господа изначально, или вспышка вдохновения может посещать любого? Вправе ли он, Сашка, смеет ли он причислять себя к высокому клану избранных -- к обществу творцов?
"Вошь ли я, или право имею?"
Кто я, чтобы нести священный слог?
Сашка сел на кровати, зажег ночник, схватил какую-то тетрадку, валяющуюся среди газетного хлама, и быстро застрочил мелким почерком. Он практически не делал исправлений, слова ложились одно за другим. Время пропало. Пространство исчезло. Они сжались в точку и, вполне возможно, поменялись местами. Вселенная сосредоточилась в Сашкиной голове. Вокруг была такая тишина, что было слышно, как шарик в патроне стержня скачет и перекатывается по волокнам бумаги, словно мотоциклист, участвующий в кроссе по пересеченной местности.
Наконец Сашка выбросил из себя последнюю строчку, поставил внизу число, расписался и откинулся на спину. Веки его сомкнулись мгновенно. Последнее что он подумал перед сном, который сморил его сразу же: "действительно, как секс: ррраз... только непонятно: ты или тебя...".
А утром он прочитал это. С бумаги на него глядели шесть четверостиший и заголовок. КТО Я, ЧТОБЫ НЕСТИ СВЯЩЕННЫЙ СЛОГ?
Кто я, чтобы нести священный слог?
Я о себе иллюзий не питаю.
В своем астральном теле не летаю,
А если захотел бы, то не смог.
Не Абсолют - не водка и не суть
Бываю зол, порой необъективен,
И на столе моем обычно Стивен
Кинг, а не Л.Толстой какой-нибудь.
Не часто окружающим бальзам,
А если и бальзам - порой не в срок.