Выбрать главу

— Да брось ты это, наплюй… Побаловалъ и за щеку… Примирись съ отцомъ.

— Отецъ и я, Михайло Акимычъ, все равно, что небо и земля. Какъ землѣ съ небомъ не сойтись, такъ и мнѣ съ нимъ. Желаю добраго здоровья, — поклонился Чубыкинъ, пятясь къ двери.

— Поклонись ему, повинись передъ нимъ, — продолжалъ хозяинъ мясной лавки.

— Мнѣ передъ нимъ виниться нечего. Онъ передо мной виноватъ.

— А ты гордость-то смири…

— Эхъ, Михайло Акимычъ! Вѣдь вы наши дѣла знаете. Не вамъ разсказывать! Ну, благодарю покорно за ваши ласки! Не оставьте впредь, если насъ не вышлютъ.

Чубыкинъ юркнулъ за дверь.

И вотъ онъ передъ суровской лавкой своего дяди, брата покойной матери. На вывѣскѣ золотыми буквами значилось: «Продажа суровскихъ и галантерейныхъ товаровъ купца О. В. Укромина». Лавку только что отворяли. Приказчики стояли гурьбой передъ полуотворенными дверьми. Старшій приказчикъ звенѣлъ ключами. Чубыкинъ подошелъ къ нимъ и вытянулся во фрунтъ.

— Господамъ суровщикамъ поклонъ и почтеніе! Дяденька Осипъ Вавилычъ все-ли въ добромъ здоровьѣ?

— А, Пудя! Опять объявился! — весело заговорили приказчики.

— Вчера изъ богоспасаемаго града Шлютина. Богъ милости прислалъ, — отвѣчалъ Чубыкинъ. — Ну-ка, ребятки, складывайтесь дядину племяннику на бутылочку.

— Постой… погоди… Надъ нами не каплетъ. А дяденька твой Осипъ Вавилычъ только вчера вспоминалъ о тебѣ,- сказалъ старшій приказчикъ съ подстриженной бородкой. — Прочиталъ онъ въ газетахъ, что есть какая-то лечебница, гдѣ лечатъ отъ запоя… «Вотъ-бы, говоритъ, нашего Пуда»…

— Мнѣ, Василій Парамонычъ, лягушку въ водку сажали, съ лягушкой меня водкой поили — и то ничего не помогло, — былъ отвѣтъ.

— Тьфу ты пропасть! — плюнулъ приказчикъ въ барашковой скуфейкѣ. — И неужто послѣ этого не опротивѣло?

— Напротивъ, другъ… Даже слаще стала. Пожертвуй, Филимоша, гривенничекъ! — обратился къ нему Чубыкинъ. — Кажется, вѣдь тебя Филимономъ звать?

— Правильно. Но я пожертвовалъ-бы тебѣ и больше, да вѣдь попусту: ты пропьешь.

— Пропью, милый… Это правильно… Но все-таки хоть въ закусочной гдѣ-нибудь-бы всласть пообѣдать. Давно ужъ я горячаго не ѣлъ. Сейчасъ-бы это я сткляночку, а потомъ селянку на сковородкѣ съ ветчинкой. Вотъ я ужъ пятіалтынный насбиралъ. Да что пятіалтынный! Пятіалтынный мало.

Приказчики распахнули ставни и вошли въ лавку. Вошелъ вслѣдъ за ними и Чубыкинъ. Старшій приказчикъ посмотрѣлъ на него съ ногъ до головы и сказалъ:

— Накормить-то тебя, Пудя, и сейчасъ можемъ. Стоитъ только саечника позвать. У него и селянка есть, и все…

— Ярославскій Борель? Знаю я его… и онъ меня, поди, помнитъ. Ѣдаль я у него… Но безъ сороковочки-то, Василій Парамонычъ, мнѣ и кусокъ въ горло не пойдетъ. Да и зачѣмъ васъ конфузить тутъ около лавки. А вы сложитесь, кому что не жаль, и отпустите мнѣ деньгами. Отнесу я дань въ казенку, выпью за ваше здоровье общее, а затѣмъ въ закусочную. Сыпьте, господа, въ шапку Пуду Чубыкину, сыпьте…

И Пудъ Чубыкинъ снялъ свою войлочную шапченку и протянулъ ее приказчикамъ.

Приказчики медлили, и одинъ изъ нихъ произнесъ:

— Складчину мы сдѣлаемъ, не въ этомъ рѣчь. Но не лучше-ли для тебя сапоженки какіе ни на-есть купить? Вонъ у тебя что на ногахъ-то…

Третій приказчикъ махнулъ рукой.

— Не стоитъ. Все равно пропьетъ. И сапоги пропьетъ. Я его характеръ знаю, — проговорилъ онъ. — Вѣдь ужъ не въ первый разъ.

— Пропью, милый… Истинно, пропью. Я и не скрываюсь, — откликнулся Пудъ Чубыкинъ.

— Ну, такъ вотъ тебѣ пятачокъ на выпивку.

— Благодарю покорно. Господа, сыпьте хозяйскому племяннику! — потрясалъ шапкой: Чубыкинъ.

Приказчики клали кто пятачокъ, кто три копѣйки и говорили въ свое оправданіе:

— Тебѣ поменьше-то сразу давать, такъ лучше. Вѣдь еще не разъ зайдешь попросить.

— Зайду, ребятки, зайду, если фараоны не изловятъ. Да вѣдь вотъ надо еще передъ дяденькой Осипомъ Вавилычемъ предстать. Ему я ужъ завтра объявлюсь. А вамъ — мерси. Мерси и адье до другого раза, — закончилъ Чубыкинъ съ ужимками, послалъ даже летучій поцѣлуй и выскочилъ изъ лавки.

V

Пуду Чубыкину сильно хотѣлось выпить водки.

Да и холодно ему было въ дырявой, хотя и ватной ситцевой кацавейкѣ, далеко не доходившей до колѣнъ. Штаны были тоже нанковые, а не суконные, изъ стоптанныхъ сапоженокъ выглядывали пальцы, носковъ не было, и ноги въ сапогахъ хотя и были обернуты тряпками, но очень тонко, такъ какъ сапоги были малы и при болѣе сильномъ окутываніи ноги въ нихъ не влѣзали. Самыя ступни ногъ онъ долженъ былъ даже обернуть въ газетную бумагу, чтобы надѣть сапоги. Единственной, вполнѣ теплой вещью на немъ былъ гарусный шарфъ на шеѣ, спускавшійся своими концами на грудь подъ кацавейку. При согрѣваніи изнутри водкой, такой костюмъ еще грѣлъ въ холодную осеннюю погоду, но у Пуда Чубыкина со вчерашняго полудня водки во рту не было, а сегодня моросилъ снѣгъ и погода была ужъ похожа на зимнюю.