Он поворачивается ко мне спиной, и я думаю о том, как схватить его пистолет и всадить в него несколько пуль. Моя кровь горит, и зуд требует, чтобы я поддался ему. Он станет ядовитым, если я не буду потакать ему, не приму его и не накормлю его. Он закипит в моих венах и найдет свою собственную разрядку, и вот тогда я совершу ошибку и закончу тем, что трахаюсь и убиваю, не задумываясь о последствиях.
***
Ноги сами понесли меня обратно в Грейс-Мэнор. Голоса слишком громкие, а освещение слишком режет глаза.
— Ты опоздал на комендантский час! — рявкает на меня Джейсон.
«Отвали, жирный извращенец с личинками, который может трахаться только с сумасшедшими сучками, требующими что-то взамен. Я хочу скормить тебе эту книгу регистрации по одной странице за раз, а потом твоей ручкой прикрепить твой член к обложке».
Я вырываю лист бумаги из книги и подношу его к его лицу. Он бледнеет, а затем снимает трубку телефона за столом, который, как он думает, сможет защитить его от меня. Я сворачиваю бумажку и засовываю ее в карман.
— Кому ты звонишь?
— Ты не можешь говорить со мной в таком тоне. Ты угрожал мне.
— Я ничего тебе не говорил. Будь мужиком, Джейсон, и, если ты кому-нибудь позвонишь, не забудь сообщить, что ты насилуешь пизду бедной маленькой Изабеллы своим отвратительным членом. Я уверен, что все это тоже снимается на пленку.
— Да пошел ты! На этих камерах можно только смотреть. Мы перестали записывать на них много лет назад, — отвечает он, гордясь собой.
— Приятно слышать.
Я добираюсь до второго этажа, никого не убив, и вставляю ключ в дверь как раз в тот момент, когда Джоди спускается с третьего этажа и пристраивается рядом со мной. Она просто нарывается на наказание и заслуживает всего, что я дам ей. Я открываю дверь и приподнимаю подбородок, чтобы она вошла внутрь.
Я снимаю рубашку и бросаю ее на пол. Ее взгляд прикован к порезу, я забыл, что один из швов разошелся. В комнате беспорядок, повсюду валяется стекло.
— Пойдем к тебе, — говорю ей, берусь за ручку двери и выхожу. Она следует за мной вверх по лестнице и берет все в свои руки, когда я останавливаюсь наверху. Я не могу вспомнить, какая комната принадлежит ей, а какая Изабелле. Она останавливается у первой двери и открывает ее. Я протискиваюсь внутрь и захлопываю дверь. Указывая вниз на мою рану, она спрашивает: — Почему у тебя и Изабеллы порезы?
— А у тебя почему? — спрашиваю я, потянувшись к ее запястьям.
— Ты знаешь, почему.
— Нет, не знаю. Скажи мне.
Она похожа на маленькую девочку, и печаль наполняет ее глаза, когда она вырывает свою руку из моей.
— Я пыталась покончить с собой.
Я поднимаю палец и машу им перед ее лицом, напевая.
— Это ложь. — Я подхожу к ней и притягиваю ее к себе, зарываясь лицом в ее волосы вдыхая. — Давай примем душ.
Это не вопрос, я говорю ей что делать, и ее неуверенные, наполненные слезами глаза ищут мои. Я ободряюще улыбаюсь ей, но правда в том, что независимо от того, подарил ли я ей этот маленький кусочек счастья или нет, она все равно сделает то, что я прошу. Она зависит от меня, и неважно, что я мудак, который плохо влияет на нее. Неважно, что она знает меня не так давно или, что я трахаю ее подругу. Она цепляется за все, что считает настоящим. Когда, я дразню ее, или наоборот проявляю привязанность, это укрепляет связь. Она нуждается во мне. Она нуждается в моей похвале и принимает мою жестокость, только чтобы получить хоть толику фальшивой любви.
Я слышу, как включается вода, и Джоди передвигается по ванной. Ее душ — это просто кран на стене над ванной. На полке лежат бритвенные лезвия, которыми она терзает кожу. У нее повсюду шрамы, я чувствую их внутри нее из-за жестокого обращения, которому она подвергалась в детстве. Это разорвало ее на части.
Она раздевается и встает под струи воды, ее волосы прилипают к лицу, скрывая слезы. Она такая неуравновешенная, почему она до сих пор не в психушке? Я скидываю ботинки и снимаю джинсы. Мой член оживает при мысли о том, что я собираюсь сделать, и ее жадные глаза находят его эрегированным и жаждущим.
Джоди воспринимает секс как любовь, потому что это единственная привязанность, которую она когда-либо получала от мужчины, который должен был ее любить. Но есть и другие жертвы сексуального насилия, которые делают противоположные вещи. Один парень, Каллум Эдисон, был помещен в ту же палату, что и я. У него было настоящее отвращение к женщинам и сексу. Если в его присутствии кто-то делал сексуальные намеки или женщина-врач пыталась дотронуться до него или смотрела на него не так, как надо, он впадал в ярость и нападал. Если вы говорили о трахе рядом с ним или флиртовали с медсестрой и охранники не избивали вас за это, вам оставалось молиться о том, чтобы в ночью его накачали лекарствами и привязали к кровати, иначе вы будете спать с открытыми глазами. Он стал жертвой жестокого обращения со стороны приемной матери. Он прожил с ней три года и восемь раз попадал в реанимацию, прежде чем кто-то вмешался и оценил ситуацию.
Свое первое убийство он совершил в шестнадцать лет, это была девушка из его школы, которая, по его словам, была слишком распутной. Копы даже не посмотрели в его сторону из-за ее убийства, но он все равно сбежал из города и стал скрываться. Полиции потребовалось еще восемь лет, чтобы связать его с этим и другими убийствами. К тому моменту, как его поймали, он успел убить девятнадцать человек.
Все его жертвы были женщинами в возрасте от четырнадцати до сорока шести лет, и всех их он жестоко ударил ножом в область гениталий, а затем перерезал им горло. Ему никогда не удастся выбраться оттуда, он чуть не убил охранника заточкой, сделанной из корешка книги, которую охранник оставил там, а все из-за того, что на обложке была изображена женщина с декольте. Его приемная мамаша действительно хорошо поработала над ним. Мелисса любила рассказывать мне все подробности о пациентах. Я ненавидел находиться в той части тюрьмы, я люблю здравомыслие и кровопролитие. Я думал, что меня засунут к таким же, как я, и мы сможем делить ужин и желания убивать, но ничего подобного не произошло, и большинство людей в основной части тюрьмы в больнице были похожи на животных в клетках. Они не были людьми или достаточно сознательными, чтобы совершать убийство ради удовольствия. Они были просто больными, рожденными со сломанной психикой. Я был бездушным, но не безумцем. Вы все это видите, все это слышите и со всем этим сталкиваетесь. Насильники, убийцы, каннибалы, все они содержатся в главной тюрьме, а потом, после нескольких лет обследований и медикаментов, некоторых переводят в другие части, более гуманные, и процесс возобновляется. Психотерапия и лекарства, пока, в конце концов, вы не пройдете через все четыре сегмента, и они определят, исцелились ли вы. Немногие люди доходят до того места, где был я. Я — исключительный случай и очень хороший актер, у меня есть рука помощи внутри стен в виде медсестер. Я понравился даже одному из мужчин-охранников. Думаю, когда они регулярно сталкиваются с безумием, я выглядел для них вполне нормальным. Когда сумасшедшие люди пытаются убить тебя каждый раз, когда ты поворачиваешься к ним спиной, кто-то вроде меня становился в их глазах идеальным пациентом. Я наблюдал, учился и лепил из себя идеального пациента. Исправляться и говорить о сексуальном и физическом насилии со стороны моего отца, а также притворятся, что я чувствую угрызения совести к своим жертвам, были приняты психологами за чистую монету, особенно доктором Грегори Лейтоном.