— А что? Бомбоубежище построила бабка. Случится мировая катастрофа, империалисты в свои бункера залезут, отсидятся, думают: все, шандец, владыки мира! Вылазят наружу — а тут уж бабка все батуном засеяла!..
Что касалось внучека, старуха ничего мимо ушей не пропускала. Мужики, конечно, пугали войной, но она затревожилась. Стала внимательно смотреть телевизор, слушать радио и ясно поняла: на земле творится в этом плане порядочное безобразие. Все кому-то не живется спокойно, мирно: то тут, то там вспыхивают очаги, даже фашисты объявились опять! Может, детишек у них нет или надеются укрыть их под землей где? А что делать ей? Старуха и решила: машина, дом — это для жизни. А ну как начнется что?.. Надо погребок, бетонированный. На всякий случай. Внучек-то один!
Солнышко, совершив круг и досыта насмотревшись на всякие земные чудеса, снова добралось до небольшого сибирского городка и выглядывает из-за крыш. Скошенный, подмигивающий его зрачок рассыпается лучами, словно бесчисленными руками обнимает горизонт — дотягиваются ласковые, теплые руки и до железобетонного моста, где громыхает арба, которую, вцепившись в оглобли, тащит маленькая, сухонькая старушка.
Дом на окраине
Ах, собаки враз залаяли, подняли гвалт. Знать, ранний прохожий, или кошка какая заблудшая. Тяжко как, тревожно как открывать глаза… Горе ты горькое, думушка вечная… Новый день начинается…
У Марии болит голова. Вступает в виски, давит в темечко, простреливает от затылка ко лбу. Толька, муж, до трех часов ночи шумел, бегал, кричал. А встает Мария в полшестого: до работы еще два часа, но надо приготовить завтрак Мишке, сыну. Можно варить и с вечера, но муж повадился скармливать все собакам. Стоит, скажем, суп на плите, вытащит мясо и бросит — пусть жрут, они, дескать, тоже живые. А собак развел целую свору: была сука Найда, приблудился кобель Джек, плодятся! Щенят девать некуда, да и руки не доходят их сбывать. Раньше хоть кроликов держал, так же сами собой плодились на крыше сарая — с тех прок был! А что с собак? Хоть бы сторожили, а то так, все из дома вынеси — не тявкнут, а попусту лают. Жрут да во дворе гадят. «Друг человека!» — кричит муж. Да пусть живут, Мария их даже любит, доведись — жалко было бы и отдать…
Мария умывается, долго мочит, трет виски. Который год уже нет нормального сна. А работы, заботушки-то сколько! Муж не приносит ни копейки, один расход, все хозяйство на ней. А за стеной, в другой половине дома, живут старик-отец с братом, тоже женские руки нужны.
Мария не то чтобы устает, ходит, целый день работает, а в мозгу все проносятся, ворошатся бесконечные, как и в жизни, Толькины крики, шебутня. Голова не сдюживает. Она даже несколько раз пробовала подсыпать мужу в вино «сонного порошка». Подмешивала положенную дозу, потом двойную, тройную — хуже еще, однако, бегает, орет! Что для него это зелье? Толька берет в руки проводки с напряжением в двести двадцать вольт — и ничего, улыбается. На свадьбе у Марииной сестры набил стекла, плясал на нем босой и кричал: «Я ёг!» И в самом деле — ни одного пореза. Босиком же, в одних носках, он может забежать зимой к соседям, или после скандала, разгоряченный, голый по пояс, проскакивает вдоль переулка до колодца, добывает ведро ледяной воды и окатывает себя — освежается. Прикрякнет — и обратно! Пацаны в переулке — в лежку от смеха. Или явился с выбитым глазом — знатки глаза нет, кровавый рубец, она ему: «Иди в больницу». Соседи все: «Сходи, Толька, в больницу, останешься косой». А он: «Ну и хрен с ним. Не слепой и ладно, все рулем!» Но через пару дней, глаз появился, лишь у самой переносицы оставалось несколько крапинок, а спустя неделю, очистился вовсе.
Мария поставила жарить картошку, расчесывает перед зеркалом длинные, тяжелые волосы, заплетает, укладывает венчиком вокруг головы. И удивляется, глядя на себя: на лице нет особой утомленности, оно спокойно, благодушно. Кожа гладкая, чистая, лишь под глазами темные полудужки, не очень заметные. Вообще вид у нее — пышущая здоровьем женщина: в меру полная, с мягкими движениями, розовощекая. Мария немного стыдится того приятного чувства, которое не перестает замечать, пробегает радостью и откликается тоской: она выглядит гораздо моложе своих сорока шести.