– Нет, нет, – шептали его губы. – Нет, ты не достоин этого. Ты не достоин стать её частью. Ты слишком жалок. Нужен кто-то другой. Другой.
Он выливал сосуд с кровью в раковину и вновь возвращался к пустому полотну, чтобы убрать его обратно в сейф. Но сегодня всё было иначе. Прежде чем начать рисовать он извлёк из кармана своего чёрного плаща скальпель. Поставив на стол пустой стеклянный сосуд, он протянул к нему свою руку. Сделав ровный аккуратный разрез посередине ладони, Безликий медленно опустился на стул, наблюдая за тем, как капельки багровый крови стекают с его руки во флакон. В свете зажжённых свечей его глаза искрились и переливались расплавленным золотом. Накапав необходимое для работы количество крови, Безликий обработал рану дезинфицирующим средством и перевязал себе руку. После этого он вернулся к холсту и с решительностью взялся за кисть.
Боли от пореза он практически не ощущал. Её заглушало нечто иное. Нечто, что раньше он никогда не испытывал. Его тревожило это чувство, тревожило и влекло одновременно. С одной стороны он испытывал невероятный подъём душевных сил. Ему казалось, что у него за спиной выросли крылья, на которых он готов воспарить в невиданные доселе дали. И тогда Безликий мог обходиться по несколько суток без сна. Без устали он работал, часами стоя перед мольбертом. Изредка он выходил на поверхность, чтобы вдохнуть ночного воздуха и посмотреть на звёзды, после чего вновь возвращался в свою мрачную обитель, чтобы закончить какую-нибудь картину или начать новую. Но это чувство было схоже с дозой опиума, с крепким глотком разгорячённого вина. Оно опьяняло разум, сотрясало тело приятной дрожью. Когда, наконец, наступало леденящее отрезвление, Безликий впадал в глубокое уныние. Он становился холоден и равнодушен практически ко всему. Порой на него находило раздражение. Его раздражало буквально всё. И склеп, в котором он обитал, и картины, которые рисовал, и даже любимая музыка, которую он каждодневно слушал. И тогда Безликий впадал в оцепенение и подолгу сидел, таращась пустыми глазами в темноту.
Бывало и так, что прежний подъём сил и нужное количество адреналина ему возвращали хирургические операции. Но особого удовольствия они ему уже не приносили. Дело в том, что Безликому совершенно не нравилось бесконечное нытьё пациентов, а они без конца кричали, рыдали и вопили. Всему виной, вероятно, был недостаток морфия. Однако люди, которых Безликий оперировал, по его разумению, в морфии не особо нуждались. Напротив, он считал, что все они должны познать всю палитру боли, какая только возможна в этом мире. После каждой операции Безликий аккуратно собирал кровь своих пациентов в стеклянные сосуды и удалялся в мастерскую. Поскольку все его картины в основном были посвящены изображению Ада, он искренне верил в то, что перенося на холст кровь этих гнусных людишек, сможет обречь их души на вечные муки в огне.
У него мастерски получалось передавать лица людей, объятых ужасом и страхом, быть может потому, что подобные эмоции он наблюдал в излишестве, проводя хирургические операции без анестезии. Ему нравилось наблюдать за тем, как страх зарождается, как постепенно охватывает тело человека и парализует его как какой-нибудь вирус. От созерцания этого зрелища у Безликого по телу начинали бегать приятные мурашки. Вдоволь насмотревшись на страдания и эмоциональные переживания своих жертв и вооружившись необходимыми знаниями для передачи на холсте нужных ему выражений, он приступал к написанию своих шедевров.
Рисовал Безликий для себя. Для души. Его вполне могли бы признать гением за его художественное мастерство, но он не был из числа людей, гоняющихся за известностью. К тому же Безликий был уверен, что его картины никто поймёт. «Этот мир слишком глуп и безумен, – то и дело повторял он. – В глупце большинство видят умника, в то время как настоящий умник слывёт у большинства глупцом». Он был страшно одинок…
Чувствовал ли этот человек, носящий на себе маску Смерти, страх? Временами он и сам задавался этим вопросом. И тогда он утвердительно отвечал на него – нет. Нет, он не испытывал страх, но отчаянно желал его почувствовать, ощутить его во всей полноте как все эти люди, которых накрывал лихорадочный ужас при виде его загримированного лица. Наблюдая за своими пациентами, он пришёл к выводу, что страх обязательно должен сопровождаться рыданиями, воплями и слезами, вдобавок подкреплённых учащённым пульсом. Но рыдать, вопить и лить слёзы Безликому вовсе не хотелось. Ему казалось это противоестественным, глупым, забавным, если не смешным. Неужели рыдания и вопли и вправду кому-то помогают?