Тут, наконец, и Наката с Вилли подоспели. Наката при виде распростёртого на земле соотечественника поспешил на выручку. Вилли места подле раненного уже не нашлось, и он принуждён был только прыгать в сторонке, да сыпать проклятьями в бороду.
Впрочем, ждать долго не пришлось. Оба — Ян и Наката — поднялись разом с колен.
— Нужны носилки, — сказал один.
— Сам не пойдёт, — согласился второй.
— Вилли, — это уже Ян гному. — Сруби пару слег покрепче, да ещё две покороче — на перекладины. Веток наруби… Да скорее ты, его на прам надо срочно!
— Всё Вилли, да Вилли, — проворчал Простак, недовольно насупившись. — Иду уже. Сейчас сделаю.
Последние слова он произнес уже в спины товарищей, которые, не слушая больше его бурчания, вновь склонились над раненым.
Сегодня Вилли почему-то особенно остро реагировал на понукания товарищей. В обычные дни ему все эти шуточки с подковырочками, все их занудные указания были как с гуся вода…
Но навряд даже Ян или Наката смогли бы назвать сегодняшний день обычным.
Он так классно провёл бой! Выстрелы его мортиры были точны, а бомбы сеяли смерть среди орков… И никто, ни один гном или человек, этого словно и не заметил. Но, лишь стоило найтись новому делу, как всегда грязному и трудному, и он тут же оказался в числе помыкаемых.
Неужто Наката сам не может нарубить слег для носилок? Или тот же Ян не смог бы залезть в кустарник погуще за прочными и гибкими ветками, которые не проломятся и не порвутся даже под пятью пудами порубежника?
Чувство смутной обиды, которую не выразить словами, но которая ощущается не менее явно, чем несправедливый упрек или брошенная в лицо лживая сплетня, притупило его бдительность. Занятый самокопанием, гном реже смотрел по сторонам. Да и делал это не так внимательно, как прежде.
Впрочем, дело своё Вилли знал хорошо. Удобно расположившись на сухом корне, он сильными и точными ударами секиры обрубал побеги ползучего бегунника — лучший материал для плетёнки! — удивительно прочные и гибкие. Только вот требовалось их нарубить хотя бы десять дюжин. И времени это должно было занять преизрядно.
И что бы Яну не придумать другого способа переноски?
Мысль о том, что порубежника можно просто бросить, Вилли даже в голову не пришла. Он о таком и не думал вовсе.
— Вилли! — донеслось меж тем снизу. — Вилли, поторапливайся! Тут наш друг что-то больно плох стал!
Вилли легко вскочил на ноги, между делом выругавшись, подхватил пучок бегунника в одну руку, слеги — в другую…, и застыл столбом, увидев всего в нескольких шагах от себя, орка! Вернее, орчонка — совсем ещё юного, чуть менее свирепого и опасного, чем остальные его соплеменники. Впрочем, если гному от этого и было легче, то ненамного, ибо в руках у молодого орка был тяжёлый охотничий арбалет, в желобке которого тускло отсвечивала самоковной железной головкой футовая стрела. Такой, конечно, не пробить нагрудник, но, если в живот, можно и попытаться. Мало не покажется в любом случае! А что там ещё у орка припасено — бог весть.
— Ты положи лучше, — оскалив жёлтые, прокуренные зубы, посоветовал Вилли, злясь на собственную недавнюю беспечность. — Слышь, буромордый?…
Тот, конечно, услышал, но вряд ли понял. Из орков считанные единицы понимали всеобщий таронский, а изъясниться могли — и того меньше. Кое-какие слова, впрочем, понимали и могли произнести почти все — ну, там, матерные да те, без которых с пленными не изъясниться. Людям, гномам, эльфам и другим народам от этого только легче. Убивать языком владеющих куда как труднее, чем безъязыких!
— Ну что пялишься?! — решился вдруг Вилли, бросая орку связки под ноги, — Бери, давай! Поживёшь пока что.
Орк ещё колебался. Но тут снизу донеслись звуки шагов. Кто-то приближался — открыто, не таясь. Уверенный в своей силе и своем праве взять чужую незнакомую жизнь.
Арбалет был отброшен, как ядовитая змея.
Орков и раньше брали в плен, но редко. Никто с ними не церемонился. Жизнь, там, или ещё что не менее ценное, не обещал. Случалось и похуже — сразу после короткого и мало что дающего допроса, с живого еще орка сдирали шкуру. Кто-то кривился от такой жестокости, считал её излишней…
Дилетант! Содранная с живого, ещё тёплого и влажного мяса, шкура орка оценена будет вдвое выше обычной.
Другое дело, что с этого сморчка и взять, в общем, было нечего — ни шкуры, ни клыков, ни когтей. Низкоросл — и это на фоне невысоких, в общей массе, коричневых орков, шкура какая-то замшелая, словно у старика. И только лицо — молодое, детское лицо.