Но ведь свидание у них не любовное. Сон — это только сон, мимолетная игра подсознания. Мисс Феллоуз нисколько не тянет к Маннхейму — просто у нее к нему дело. Дело жизни и смерти.
Нервно перелистывая меню, она обдумывала, с чего начать.
— Как поживает Тимми? — спросил Маннхейм.
— Чудесно, чудесно. Вы не поверите, как хорошо он развивается.
— Растет и крепнет?
— С каждым днем. А еще он научился читать.
— Да ну! — поморгал глазами Маннхейм. Какая у него хорошая улыбка. И почему доктор Хоскинс считает его каким-то монстром? — Изумительный успех, правда? Пари держу, антропологи прямо остолбенели.
Она кивнула, глядя в меню невидящими глазами. Дождь усиливался и барабанил в окно ресторана с какой-то зловещей силой. В зале, кроме них, почти никого не было.
— Мне здесь особенно нравится цыпленок в красном вине, — сказал Маннхейм. — И ласанья у них хорошая. А может быть, хотите телятины?
— Мне все равно. Я возьму то же, что и вы, мистер Маннхейм.
Он как-то странно посмотрел на нее.
— Зовите меня Брюсом. Пожалуйста. Бутылку вина?
— Вина? Боюсь, я не пью вина. Но вы возьмите себе, если хотите.
Он снова посмотрел на нее — и вдруг спросил, перекрывая шум дождя:
— Что случилось, Эдит?
Эдит?!
Она на миг лишилась дара речи.
Ну-ну, Эдит. Возьми себя в руки, Эдит! Не то он сочтет тебя косноязычной идиоткой.
— Тимми хотят отправить назад, — сказала она.
— Назад? В его время?
— Да. В его родную эру, в неандертальские времена. В ледниковый период.
Маннхейм просиял:
— Но это же замечательно! Лучшая новость за неделю!
— Как вы не понимаете, — ужаснулась она.
— Что тут непонятного? Наш грустный маленький пленник наконец-то вернется к своим — к отцу, матери, братьям и сестрам, в родной и любимый мир. Это надо отметить. Официант! Официант! Бутылочку кьянти — нет, пожалуй, полбутылки, дама не пьет.
Мисс Феллоуз не находила слов.
— Почему вы так встревожены, мисс Феллоуз... Эдит? Разве вы не хотите, чтобы Тимми вернулся домой?
— Но ведь... — беспомощно жестикулировала она.
— Я, кажется, понял. — Маннхейм перегнулся через стол, полный внимания и сочувствия. — Вы так долго заботились о нем, что теперь вам трудно с ним расстаться. Между вами и Тимми такие крепкие узы, что вы испытали настоящий шок, узнав о его возвращении. Вполне понимаю ваши чувства.
— Мои чувства — лишь часть проблемы, притом очень малая.
— В чем же тогда проблема?
Официант подал вино, устроив целое маленькое представление: продемонстрировал Маннхейму этикетку, вынул пробку, плеснул немного в бокал. Маннхейм кивнул и спросил мисс Феллоуз:
— Вы уверены, что не хотите немного выпить, Эдит? В такой скверный ненастный день...
— Нет-нет, — тихо, почти шепотом, ответила она. — Но вы, пожалуйста, пейте, не обращайте на меня внимания.
Официант наполнил бокал Маннхейма и ушел.
— Итак, Тимми...
— Он погибнет, если вернется туда — разве вам непонятно?
Маннхейм так резко поставил бокал, что вино выплеснулось на скатерть.
— Вы хотите сказать, что обратный рейс в прошлое опасен для жизни?
— Дело не в этом. Насколько я знаю, это не смертельно. Смертельно только для Тимми. Ведь мы же его цивилизовали. Он научился завязывать шнурки и резать мясо ножом. Он чистит зубы утром и вечером. Он спит в кровати и каждый день принимает душ. Он смотрит диафильмы и уже читает легкие книжки. Какой ему от всего этого прок в палеолите?
— Начинаю, кажется, понимать, — посерьезнел Маннхейм.
— Да он и забыл, должно быть, что когда-то жил в палеолите, если что-то и помнил. Он прибыл к нам совсем маленьким. Там о нем, наверное, заботились родители или те, кто их заменял. Вряд ли трех-четырехлетний ребенок, хотя бы и неандертальский, сам охотился и сам добывал себе еду. А если Тимми в том возрасте что-то и знал, то он уже несколько лет живет в других условиях — ничего уже не помнит.
— Но ведь если он вернется в свое племя, там его, конечно, примут и вновь научат всему...