Это была походная жизнь, когда не удавалось даже спокойно поспать из страха перед врагами. И все же никто не жаловался и никто не уходил.
Меня поражало, как Тень умудрился сколотить сплоченный военный отряд из тех воинов, что пришли к нам, потому что не только их верования были разными, но и тактика ведения боя тоже. Искусные наездники, сиу и шайены, сражались из любви к сражениям, ища лично для себя почестей и славы.
Апачи же предпочитали пеший бой. Они были непревзойденными мастерами маскировки и исчезали на глазах, словно их никогда не было. Они тоже стремились к личной славе, однако никогда не ввязывались в драку, если не были уверены, что победа на их стороне. До того, как они пришли к Тени, они были совершенно убеждены, что только дурак нападает на превосходящие силы врага.
Теперь все изменилось. Воины дрались не за почести и славу, не за лишние перья в волосах, а за свою жизнь и свободу.
Для меня эта жизнь была очень нелегкой, ведь я была единственной женщиной среди пятидесяти воинов. Я с ужасом думала, что мне придется готовить на всех, но Тень сразу же дал понять, что я только его женщина. Он прямо заявил, что если кто посмеет обидеть меня словом или жестом, будет иметь дело с ним, а если кому-то не нравится мое присутствие в отряде, то он готов уйти и пусть они ищут себе другого вождя. Думаю, он таким образом проверял, насколько может им доверять и насколько они дорожат им самим, однако никто не выразил недовольства моим присутствием, хотя у остальных жен в лагере не было.
Когда стало заметно, что я беременна, Тень запретил мне участвовать в набегах. Втайне я была этому очень рада, потому что мне совсем не нравилось стрелять в людей, тем более в белых.
В том году я часто оставалась одна, потому что Тень и его воины, спрятав меня понадежнее, отсутствовали иногда по нескольку дней. Один раз они потеряли в бою десять человек. Еще трое были ранены. Один из них – мальчик-шайен лет пятнадцати или шестнадцати от силы. Пуля попала ему в живот. Три дня он боролся за жизнь, и три дня я не отходила от него. Я бы все сделала, лишь бы он не мучился, но могла только положить ему руку на лоб, чтобы он знал, что умирает не в одиночестве.
Иногда ко мне подсаживался Тень. Мы мало говорили, но его присутствие было большим утешением для меня. Он очень изменился. Стал более задумчивым, более отрешенным, но я понимала, что ему нелегко нести бремя ответственности за своих воинов и за меня. Каждый раз, когда кто-то погибал, Тень тоже немножко умирал, как будто отдавал каждому кусочек своего сердца. В тот вечер он сидел рядом со мной, и в глазах у него была тоска.
– Ты не виноват, – ласково проговорила я, показав на неподвижно лежавшего между нами мальчика по имени Быстрый Ветер. – Он здесь, потому что сам захотел быть здесь. И все так. Ты не должен винить себя каждый раз, когда кто-то погибает.
– А кого винить? Я с самого начала знал, что мы обречены. Мы обречены.
– И они знали. Они сами захотели быть здесь. Никто не гнал их силой.
– Ты говоришь мудро, – согласился со мной Тень. – Но каждая смерть камнем ложится на мою совесть.
– Я часто слышала, как твои воины говорили, что лучше умереть в бою, чем сдаться на милость победителя. Если это правда, то тебе не о чем сожалеть. Эти мужчины живут и умирают так, как они сами захотели. Наверное, они все уже погибли бы, если бы у них был другой вождь, ведь только благодаря тебе мы тянем так долго.
Тень улыбнулся, и его ласковый взгляд согрел меня.
– Спасибо, Анна. Ты сказала слова, которые мне были нужны.
Мальчику постепенно становилось хуже, и я пробыла с ним до конца, а потом оплакала его.
Тень и воины опять уехали, и я осталась одна, если не считать одного раненого, который еще не оправился настолько, чтобы принимать участие в сражениях. Я старалась успеть сделать как можно больше, тем более что мне надо было еще подумать о приданом для младенца, который должен был появиться на свет к Рождеству.
Тень очень радовался своему будущему отцовству, и огорчало его только то, что он мог быть далеко от меня, когда начнутся роды. Я же уверяла его, что прекрасно обойдусь без его помощи, хотя сама ужасно этого боялась. Но потом я подумала, что рожают же индианки, значит, я тоже смогу. Он не сказал мне, что я не индианка, хотя эта мысль промелькнула у него в голове.
А пока я сидела на солнышке, отложив в сторону шитье, и думала о том, что несколько лет назад никому бы в голову не пришло представить меня в лагере с пятьюдесятью воинами. Я уж точно такого не предполагала. Я вспомнила, как мечтала поехать в большой город, сходить в театр и пообедать в ресторане, а еще мечтала выйти замуж за черноволосого незнакомца. Что ж, похоже, мне не удастся посмотреть на Нью-Йорк и Чикаго, однако мои девчоночьи мечты о высоком черноволосом суженом все-таки сбылись. Разве я не могу назвать себя счастливой? Хотя мне никогда не придется носить шелк и бархат и есть на китайском фарфоре, я богата любовью Тени. Более чем богата.