— Что «да»? Сколько ты уже тут работаешь? — огрызнулась доктор Карастоянова и вытаращила глаза.
— Уже… полгода.
— А вообще в больнице сколько? — настоятельно продолжила она.
— С… с… — промычал я и не закончил, за секунду в моей голове пронеслись миллион событий, случаев и происшествий, которые приключились со мной за все время работы здесь.
— Ясно. И ты так и не запомнил, что самая важная вещь в этой больнице — быть в хороших отношениях с персоналом? — снова закурила пунцовая заведующая.
— Ну так, я в хороших отношениях! — невнятно и неуверенно сказал я.
— В каких же хороших, если у тебя одни скандалы?
Я попытался ответить, объяснить подробности, но неожиданно внутри меня образовался большой пузырь из пустоты и слабости. Даже руки повисли. Зачем бормотать мелочные оправдания? — сказал я себе. Не было никакого смысла объяснять, что я не ругаюсь и не ссорюсь, а просто не люблю конфликты и хочу, чтобы к больным относились лучше.
Все это было пустой болтовней. Я и правда объявил войну санитарам. Уже не раз угрожал им. Когда я видел, что они издеваются над каким-нибудь несчастным больным, предлагал в качестве объекта мучений себя, если им так охота покуражиться. Так что здесь я просто промолчал и продолжал молчать еще минуты две. Казалось, что даже коридоры затихли от моего бессильного молчания. И Карастоянова будто забыла, о чем мы говорили. Наконец она очнулась и отвела от меня глаза, потом, слегка смутившись из-за моего молчания, повторила вопрос:
— И в каких хороших отношениях ты можешь быть с санитарами? Почему ты снова устроил им скандал?
— Потому что они перегибают палку! — вздохнул я. — Я поступил сюда… — начал я и снова замолчал, задумался.
— Куда это ты поступил?
— Я хочу сказать, что поступил сюда на работу, чтобы помогать больным, а не наблюдать, как их избивают и обирают. Иначе мое пребывание тут просто теряет смысл. Я… — и во мне стал зреть гнев, — я, доктор Карастоянова, чтоб вы знали, вообще-то работаю телесценаристом…
— Ого… я наслышана! — и ее театральность стала немного выразительней.
— Я имею в виду, что я здесь не потому, что мне нужны деньги. Деньги я зарабатываю тем, что сочиняю тупые шуточки…
— Для кого сейчас ты их сочиняешь?
— Для шоу «Канал»…
— О! Классная программа! — вытаращилась на меня Карастоянова. Еще чуть-чуть, и она бы совсем забыла, о чем мы говорили. Наша заведующая была напичкана светскими манерами, ей бы очень хотелось быть оперной примой или светской львицей, а не заведующей отделением в полудеревенском сумасшедшем доме.
— Да не важно, главное, у меня есть деньги. И я не прихожу на работу, чтобы созерцать тупых громил, — пока я все это говорил, я встал, потому что меня душил гнев. — Я прихожу сюда не затем, чтобы смотреть, как эти идиоты бьют и мучают больных. Ради такого разве стоит сюда приходить?
При последних словах я испытал ужасную слабость. Да, я сам пробился на место, где не только был вынужден наблюдать Страдание, но и не мог страдающим помочь. И мне еще приходилось объяснять, почему я ругаюсь на их мучителей. Оправдываться. И все это без какой-либо выгоды для себя. Или не так? Может, наблюдая за несправедливостью, которую невозможно предотвратить, человек становится мудрее? Что ж! Большое спасибо за эту ничтожную, рабскую болгарскую мудрость.
— Так кто кого бьет? — вытаращилась доктор Карастоянова.
— Вчера Русен побил Мишку, — снова вздохнул я. Мне опять приходилось отвлекаться на детали, так что общая картина теряла смысл. А общая картина заключалась в том, что санитары обращались с больными, как с животными. При этом, иногда даже мило и радушно. Как с послушным скотом. Но иногда ужасно жестоко: как сильные животные со слабыми. Вот так.
— Послушай, так мы ни к чему не придем. Ты тут нарабатываешь стаж, опыт, а как будто только вчера родился… Это же не драка… — театрально и фальшиво начала философствовать толстая заведующая.