Я молча протянул ему кусок кожи, которую позаимствовал у него и вкратце рассказал что и где делать на территории баронства Кривозубовых. Слава моя шла впереди меня, поэтому он не ставил под сомнение мои знания, даже задавал ряд уточняющих вопросов. Когда он понял суть обороны, он просто развернулся и, не оглядываясь, повел своих людей обратно в лес. Через минуту они растворились среди деревьев, будто их и не было.
И вот тогда на нас обрушилась реальность. Весь этот гам, вонь и суета городка, которые до этого сдерживало присутствие вооруженного отряда, нахлынули разом. Мы стояли на краю этого муравейника — грязные, уставшие, в порванной одежде, без оружия, если не считать Искру, которая сейчас старательно притворялась бесполезным куском железа.
Арина брезгливо сморщила нос, будто ей под него подсунули дохлую крысу. В ее глазах читалось такое вселенское отвращение, какое бывает у столичной фифы, случайно попавшей на деревенскую дискотеку.
— И что теперь? — спросила она.
— Так, задача номер раз: выжить, — я потер ладони, пытаясь согреться и собраться с мыслями. — Для этого нам нужны три вещи. Первое — еда, потому что я последний раз ел, кажется, в прошлой жизни. Второе — ночлег, желательно с крышей и без клопов. И третье, самое важное, — информация. А все это, как ни крути, упирается в четвертый пункт. В деньги.
Я выразительно посмотрел на нее. Она недоуменно моргнула, а потом, покопавшись в каком-то потайном кармашке своей изодранной одежды, с таким видом, будто достает из кармана дохлого паука, извлекла на ладонь две маленькие, потускневшие медные монеты.
— Вот, — фыркнула она. — Все, что есть. Бесполезные кругляши.
Она видела две медяшки.
А я видел стартовый капитал.
Я подхватил с ее ладони монеты, которые звенькнули с таким жалким звуком, что даже местные крысы, наверное, посмеялись бы.
— Не бывает бесполезных кругляшей, принцесса. Бывает недостаток фантазии, — я подмигнул ей. — Жди здесь. Постарайся не смотреть на всех так, будто они тебе должны по гроб жизни. Сойдешь за свою.
Я оставил ее в относительно чистом закутке, скрытом от любопытных глаз, а сам пошел на звук. На ровный, методичный стук молота о наковальню. Это был единственный язык, который понятен в любом мире и не требует перевода. Кузница нашлась быстро. Скорее, это был просто навес, под которым пыхтел горн и стояла наковальня, вбитая в здоровенную колоду.
У наковальни, матерясь вполголоса, корячился хозяин заведения. Здоровенный мужик, похожий на медведя-шатуна — спутанная борода, руки толщиной с мою ногу, и весь покрыт сажей так, что непонятно, где кончается одежда и начинается кожа. Он пытался починить то, что здесь, видимо, гордо именовалось плугом. На деле — кривая, заостренная железяка, присобаченная к деревянной раме. Таким огородом землю не вспашешь, а только поцарапаешь. Бедолага-крестьянин, стоявший рядом и почесывающий затылок, смотрел на это действо с тоской во взоре.
А неплохо они тут живут — металлический плуг даже есть.
Я подошел ближе. Кузнец оторвался от работы и смерил меня тяжелым взглядом.
— Чего надо? Железа лишнего нет. И подаяния не даю.
— Да я не за подаянием, — я протянул ему два медяка. — Работа есть. На две монеты.
Он недоверчиво покосился на деньги, потом снова на меня.
— Какая работа? Подков нарисовать?
— Почти, — я присел на корточки и ребром ладони расчистил пятачок утоптанной земли. — Смотри сюда, мастер.
И я начал рисовать. Пальцем, на земле, как в детстве. Сначала — простая рама. А потом к ней я пририсовал две детали, которые здесь, похоже, еще не изобрели. Первое — лемех. Острый, треугольный нож, который будет подрезать пласт земли снизу. Второе — отвал. Изогнутая пластина, которая этот подрезанный пласт будет переворачивать, укладывая его рядом.
— И что это за хреновина? — кузнец уставился на мой чертеж.
— Это, мастер, называется «плуг», а не та оглобля, с которой ты мучаешься, — я терпеливо ткнул пальцем в рисунок. — Вот эта штука, лемех, режет землю. А вот эта, отвал, ее переворачивает. Понимаешь? Не надо будет еще пятерым с мотыгами бежать, чтобы комья разбить. Он сам все сделает. Быстрее в три раза, глубже в два. Урожай будет — закачаешься.
Кузнец сначала хмыкнул, потом наклонился ниже. Его взгляд стал серьезным. Он водил своим толстым, как сарделька, пальцем по моим линиям. Он был не ученым, но он был практиком до мозга костей. Он чувствовал металл, чувствовал землю, и он понял гениальную, мать ее, простоту.