«Эта энергия… она похожа… Пустота… Дай мне ее…»
И последнее слово, от которого в мозгу будто взорвалась сверхновая, оставив после себя лишь звенящую, черную пустоту.
«Я… голодна».
Я застыл, забыв, как дышать. Серебристый клинок в моей руке вдруг показался мне не спасительным артефактом, а клеткой, из которой только что донесся рык чудовища. Это было как если бы твой милый, говорящий попугайчик, радовавший смешными фразами, вдруг заговорил на латыни голосом Левиафана и попросил на обед твою душу.
Я держал в руках не просто разумный меч. Я держал в руках хищника. Древнюю, непостижимую сущность, до этого лишь притворявшуюся любопытным ребенком, изучающим этот мир через меня. И этот хищник только что учуял запах крови.
«Я голодна». Эти два слова, прозвучавшие в моей голове, отбросили все лишнее, всю шелуху из тактики, стратегии и прочей мути. Передо мной нарисовался выбор, простой и страшный, как приговор. Искра, мой личный джинн в бутылке, предлагала не просто фокус-покус, а сделку с дьяволом, где она и была этим самым дьяволом.
Она хотела не просто поглотить энергию ритуала — она хотела ее сожрать, ассимилировать. Стать такой же, как эти упыри из Ордена. Питаться Пустотой. Это означало не просто еще один прием в моем арсенале, а билет в один конец. Прямой рейс во тьму, с которого, я не сомневался, обратных уже не бывает. Стать чудовищем, чтобы победить чудовищ. Классика жанра, только вот в книжках это всегда заканчивается очень паршиво.
Я скосил глаза на своих спутников. Вместо кино — дешевая театральная постановка на тему «конец света в отдельно взятой комнате». Ратмир, наш несокрушимый воевода, уже не стоял на колене — он просто сидел на полу, привалившись к ножке стола. Его голова безвольно поникла, меч выпал из ослабевшей руки. Сознание его покинуло. Отключился.
Состояние Арины было еще хуже. Ее прекрасное, аристократическое лицо превратилось в белую маску, на которой двумя темными провалами зияли глаза, полные отчаяния. Из последних, нечеловеческих сил она удерживала вокруг себя и Ратмира крошечный, с ладонь, остаток своего золотистого сияния. Оно мерцало, как догорающая свеча на ветру, готовая погаснуть от любого дуновения. Она была на исходе. Еще пара секунд, и она присоединится к Ратмиру в царстве Морфея, только вот пробуждения из этого сна не предвиделось.
Выбора не было. От слова совсем. Либо мы все здесь превращаемся в сушеную воблу на корм каким-то «Хозяевам», либо я нажимаю на эту большую, красную, страшную кнопку с надписью «НЕ НАЖИМАТЬ!».
«Я не дам тебе сожрать моих друзей» — не мысль и не решение, а чистый инстинкт. Простой и упрямый, как гвоздь в сапоге. Я могу быть циником, могу быть прагматиком, но эти двое прошли со мной через такой ад, что стали… своими. А своих я в обиду не даю. Даже если для этого придется самому стать вурдалаком. Я стану фильтром. Пропущу эту дрянь через себя, через Искру. Пусть она жрет, пусть давится, но ни капли этой отравы не достанется им.
В тот самый миг, когда я это решил, Арина с тихим, сдавленным стоном рухнула на колени. Последняя искорка ее света погасла. Мертвенный, призрачный свет ритуала, лишившись последнего препятствия, взревел от радости и, сгустившись в уродливый, похожий на щупальце жгут, устремился к ней. Для него она стала самой лакомой добычей.
Я не думал. Тело сработало само. Одним резким, отчаянным движением я рванул к ней и оттолкнул в сторону, заслоняя ее собой. Щупальце призрачного света врезалось в меня, и по телу пронеслась волна ледяного огня, выжигающего жизнь изнутри.
Но я стоял. Поднял Искру. Меч в моей руке потяжелел, стал чужим, едва заметно вибрируя в предвкушении.
— Прости, дружище, — мой шепот утонул в нарастающем гуле. Я не знал, к кому обращаюсь — к мечу, который сейчас изменится навсегда, или к тому парню Мише Котову, который когда-то жил в другом, понятном мире и верил в добро и справедливость. — Придется немного подкрепиться.
С решимостью, от которой у меня самого застыла кровь в жилах, я совершил то, чего не должен был делать никогда. Опустив клинок вниз, я с силой вонзил его по самую гарду в центральную руну ритуального круга на полу.
Комнату не залило светом — она им взорвалась. Только не бледным, высасывающим сиянием «Жатвы», а густым, иссиня-черным, маслянистым мраком, который с жадностью голодного зверя ринулся не от, а к мечу. Он всасывал энергию ритуала, всю без остатка.
Меч в моей руке взвыл. Низко, утробно, на грани ультразвука. Он завибрировал с такой чудовищной силой, что едва не вырвался из рук; кости в руке затрещали от напряжения. А на его идеально гладкой, серебристой поверхности, как язвы, начали проступать темные, пульсирующие вены. Они расползались от самого острия, оплетая клинок, поднимаясь к гарде, к моей руке.