Падая на колени, я, пожалуй, на этом и закончил свои осмысленные действия. Тело превратилось в мешок с картошкой, сброшенный с пятого этажа. В голове — белый шум, в ушах — звенящая тишина, давящая сильнее любого крика. Какое-то время я просто стоял на четвереньках посреди этого разгрома, тупо уставившись в пол и пытаясь заставить легкие снова работать. Они, похоже, объявили забастовку, и я их прекрасно понимал.
Первым вернулся звук — далекий, приглушенный грохот со стороны главных ворот, где Ратмир, судя по всему, все еще вел свой концерт по заявкам. Потом — тихий, сдавленный стон откуда-то слева. Арина. Медленно, с усилием, будто моя шея была сделана из ржавого чугуна, я повернул голову.
Девчонка сидела на полу, привалившись спиной к опрокинутому книжному шкафу. Рожа у нее была не просто бледная — цвета старой, пожелтевшей бумаги. Но живая. И злая. Она смотрела на меня, и в ее глазах, помимо вселенской усталости, плескалось что-то еще — смесь изумления, опаски и, кажется, уважения. Видимо, мой фокус с выключением адской машины произвел на нее впечатление.
Я попробовал как-то ободряюще кивнуть, но вместо этого получился какой-то жалкий кивок паралитика. Кое-как оперевшись на свободную руку, я сел, вытягивая гудящие ноги. И только тогда мой взгляд упал на то, что я все еще сжимал в правой руке. На Искру.
Мать честная.
Медленно, почти с суеверным страхом, я поднял меч на уровень глаз. В тусклом свете, пробивающемся сквозь заваленное пылью окно, он выглядел… неправильно. Больным.
Идеально гладкое серебристое лезвие, которым я так гордился, теперь было испещрено тонкими, как вены, иссиня-черными прожилками. Не нарисованными — они будто проросли изнутри, из самой сердцевины металла. Уродливая, хаотичная паутина расползалась от острия до самой гарды. И самое жуткое — они не были статичны. Они едва заметно, почти неуловимо пульсировали, как сосуды на виске у человека, который вот-вот взорвется от ярости. Их пульсация, и я это чувствовал каждой клеткой, совпадала с ритмом моего собственного сердца.
Она изменилась. Не просто получила апгрейд. Она мутировала.
И эта мутация коснулась не только ее.
Наконец прислушавшись к себе, я ощутил усталость — такую, будто не просто подрался, а разгрузил пару вагонов с углем. Мышцы гудели, кости ныли. Но под слоем физического истощения пряталось нечто иное. Холод.
Не приятный, освежающий холодок после купания в проруби. Нет. Мертвый, пронизывающий, звенящий арктический холод. Он шел не снаружи — он поселился внутри. В груди, там, где раньше было тепло, теперь зияла дыра, из которой сквозило, как из открытого окна в феврале. Не просто отсутствие тепла — его активное, чужеродное отрицание. Словно в мой организм, в мою аномальную, живую сущность вживили кусок сухого льда, который теперь медленно, но верно замораживал меня изнутри.
Это не была цена выживания. Это была плата за сделку. И я только что понял, что в графе «сумма к оплате» стояло нечто большее, чем просто усталость. Я расплатился частью себя. Частью того, что делало меня… живым.
Медленно проведя пальцами левой руки по изменившемуся клинку, я ощутил обжигающий лед — будто трогал не меч, а кусок криогенной установки. От этого прикосновения по руке пробежала дрожь, а холод внутри на мгновение стал еще сильнее, отзываясь радостным, хищным мурлыканьем в глубине сознания.
«Анализ завершен. Структурная целостность артефакта изменена. Интегрированы элементы энергии типа „Пустота“. Функциональные параметры расширены. Эффективность повышена на…», — прозвучал в моей голове будничный голос Искры, как у диспетчера, объявляющего о прибытии поезда.
— Заткнись, — прохрипел я вслух, и мой собственный голос показался мне чужим, более низким и каким-то… плоским. Лишенным обертонов.
Я поднялся на ноги. Мир качнулся, но я устоял. Оглядел поле боя: разгромленный кабинет, похожий на декорации к фильму-катастрофе; два безвольных тела телохранителей, лежащих в неестественных позах; еще двое, привалившиеся к стене, — те, кого вырубила Арина, — кажется, просто спали. А на полу, в центре всего этого бардака, лежал он. Аристарх. Вернее, то, что от него осталось.
Его тело не сгорело, не истлело. Оно… высохло. Как старый гриб, оставленный на солнце. Серая, потрескавшаяся кожа обтягивала кости. Дорогой бархатный камзол висел на нем, как на вешалке. Он был мертв. Мертвее, чем динозавры. И я был почти уверен, что это моя новая, голодная Искра высосала из него последнюю каплю, просто за компанию. Как десерт после основного блюда.