Мир не просто замер. Он сдох. Пламя свечей застыло кривыми, восковыми языками. Весь звук — гул толпы, лязг оружия, даже мой собственный пульс в ушах — будто кто-то выкрутил ручку громкости на ноль. Воздух загустел, превратившись в вязкий, как старый мед, кисель, в котором застыли все: лорды с отвисшими челюстями, стража в нелепых боевых позах, даже пылинки в лучах света. А потом эта невидимая дрянь, эта волна абсолютной тишины, ударила.
Ударила не по ушам — по костям. И следом раздался оглушительный, жирный, металлический лязг, от которого, казалось, замок подпрыгнул на месте. Все массивные дубовые двери, все решетчатые окна — все, что могло служить выходом из этой каменной коробки, — с грохотом захлопнулось. По их периметру тут же, как вены на теле больного, проступили и вспыхнули багровые, уродливые руны. Они не просто горели — они дышали, пульсировали, отрезая нас от остального мира. Началось в колхозе утро. Мы оказались в самой большой и богато обставленной консервной банке, какую я только видел.
Разворачиваясь в полной, мертвой тишине, от которой становилось еще жутче, эта сцена заставила меня впиться взглядом в ублюдка, заварившего всю кашу. Агент Ордена просто стоял, опустив руки. На его сером, безликом лице не было ни триумфа, ни злорадства — вообще ничего. Пустота. А потом он начал рассыпаться.
Процесс не походил на смерть — скорее, на распад. Кожа на его лице и руках сначала подернулась серой пленкой, как на старом, забытом в холодильнике куске мяса. Потом она треснула, и из-под нее посыпалась мелкая, как мука, серая пыль. Все происходило с пугающей скоростью, без единого звука. Через несколько секунд от этого камикадзе, от этой одноразовой флешки с вирусом, не осталось ничего, кроме горстки серой пыли и пустого, безвольного камзола, мешком рухнувшего на каменный пол. Весьма, надо сказать, эффективный способ избавиться от улик. И от свидетелей.
Из этой горстки пыли, из эпицентра нашей общей задницы, начало расползаться оно. Облако. Едва заметное, почти невидимое, как марево над раскаленной дорогой в полдень. Оно не клубилось, как дым. Оно дрейфовало. Медленно, с какой-то хищной, целенаправленной грацией, расползаясь по полу во все стороны. Без запаха, без цвета, без звука. И от этого вида мой внутренний холод, который я уже начал считать своим, съежился, как дворовый пес перед матерым волком.
«Аномалия, — голос Искры в моей голове прозвучал непривычно тихо, в нем не было ни любопытства, ни сарказма. Только сухая, почти испуганная констатация. — Фиксирую энергетическое поле неизвестной природы. Оно… структурировано. Не хаотично. Сигнатура не соответствует ни одной из известных мне магических школ. Это что, новый вид тумана? Его можно использовать для маскировки?»
«Заткнись, — мысленно отрезал я, не в силах оторвать взгляд от этой ползучей смерти. — Это не туман. Это, чтоб его, чума».
Лица тех, кто в этом мире хоть что-то смыслил в магии, мгновенно изменились. Стоявшая рядом Арина вся сжалась; краска схлынула с ее лица, ставшего белым, как сметана, а в глазах плескался такой первобытный ужас, какого я не видел даже в Долине Пепла. Даже Инквизитор Валериус, этот ходячий кусок вечной мерзлоты, впервые за вечер что-то выразил. На его лице из слоновой кости ничего не дрогнуло, но он едва заметно подался вперед, и его пустые глаза сузились, будто он пытался разглядеть в этом сером мареве нечто, что вызывало у него… опасение.
До меня дошло. Эта штука была не просто заклинанием. Это было оружие. Идеально спроектированное, точечное. Невидимое, неслышимое, игнорирующее большинство стандартных защит. Не просто яд, не просто проклятие. Это был вирус. Идеально спроектированный некротический вирус, созданный для одной-единственной цели — тотальной, безоговорочной аннигиляции всего живого. И мы все, от последнего лорда до Легата Империи, только что оказались в чашке Петри, куда его любезно запустили.
Один полковник на курсах по выживанию как-то объяснял нам про забавный предохранитель в человеческой психологии — ступор. Когда твой мозг сталкивается с чем-то, для чего в его картотеке нет подходящей папки, он просто вешает табличку «ушел на обед» и отказывается работать. Именно такой массовый обеденный перерыв я и наблюдал в тронном зале Орлиного Гнезда. Весь этот курятник, полный напыщенных индюков в бархате, мехе и с самомнением размером с Уральские горы, стоял и тупо пялился. Пялился на горку пыли, оставшуюся от камикадзе, и на ползучее серое марево, будто это был какой-то фокус заезжего циркача. Никто не кричал, никто не бежал. В их головах, похоже, не нашлось нужной программы для обработки ситуации «нас всех сейчас превратят в стиральный порошок».