И, как водится, нашелся доброволец. Самый громкий, самый тупой, и, по иронии судьбы, один из тех, кто пару минут назад требовал немедленно насадить мою голову на пику. Какой-то мелкий барончик, чье имя я даже не запомнил, с рожей, багровой от смеси страха и праведного гнева. Он, видимо, решил, что это все моих рук дело, очередной безумный трюк. Сделав шаг вперед и едва не споткнувшись о собственные ноги, он выставил перед собой дрожащий палец, целясь мне прямо в переносицу.
— Ты, ублюдок! Это твои проделки! Стража, взять его! Он…
Он не договорил. Легкое, почти невесомое облачко этого серого тумана, отделившись от основного косяка, с грацией любопытного котенка коснулось его протянутой руки. Простое, мимолетное касание. Барон даже не почувствовал этого. Ни боли, ни жара, ни холода. Замерший на полуслове, он с недоумением уставился на свою длань. И в наступившей мертвой тишине зала раздался его крик.
Это был не крик боли. Это был истошный, леденящий душу визг животного, которое смотрит, как его заживо пожирают, и ничего не может с этим поделать. От этого звука у меня самого зуб на зуб не попал, но не от холода.
На его глазах, на глазах у всех нас, кожа на его руке покрылась серыми, трупными пятнами. Они не просто появились — они расцвели, как плесень на забытом в подвале хлебе, только в ускоренной в тысячу раз съемке. Секунду спустя кожа начала шелушиться, трескаться и опадать, превращаясь в ту же мерзкую, серую пыль. Процесс пошел дальше, с ужасающей скоростью расползаясь по его телу, как пожар по сухой соломе. Он пытался отшатнуться, отскочить, убежать от самого себя, но ноги его уже не слушались, превращаясь в два столба серого пепла. Дорогой бархатный камзол с гербом в виде какого-то облезлого гуся вдруг обвис, будто из-под него выдернули манекен. Полный животного, нечеловеческого ужаса, его визг оборвался, когда хворь добралась до горла. Он рухнул, но удара тела о каменный пол не последовало. Он просто… рассыпался. Сложился, как карточный домик, в который дунул пьяный великан, превратившись в еще одну аккуратную горку серой пыли и груду бесполезной одежды.
«Фиксирую процесс аннигиляции биологической материи с эффективностью сто процентов, — голос Искры в моей голове был похож на отчет лаборанта, наблюдающего за распадом нестабильного изотопа. — Интересно. Процесс не нарушает целостность неорганических соединений. Одежда, металл, драгоценные камни — все остается. Он целенаправленно воздействует только на живую ткань. Потери — ноль. Идеальное оружие. Мне нравится. Хочу такое же в свой арсенал. Это метафора, если что. Или нет?»
«Заткнись, гурманиха, — мысленно прошипел я, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота. — И начни уже думать, как эту дрянь остановить, а не как ее себе в коллекцию добавить».
И вот тут плотину прорвало. Ступор сменился паникой. Животной, иррациональной, всепоглощающей. Холодное и липкое осознание накрыло зал. До всех, от последнего лакея до Легата Империи, наконец-то дошло: это не фокус, не иллюзия, не проклятие. Это их личный, персональный конец света, запертый в четырех стенах. До них дошло, что они в ловушке. В одной комнате со смертью, которая не рубит, не жжет и не душит. Она просто стирает. Как ластик стирает карандашный набросок. Без шума, без крови, без шансов.
Угроза стала не просто реальной — она стала осязаемой. Абсолютной. И в этот момент до меня, как до жирафа на пятые сутки, дошла вся гениальная подлость замысла Ордена. Они не просто подставили Орловых. Они их использовали, как использованную салфетку. Вся эта возня, весь этот суд были лишь ширмой, способом собрать в одном месте, в одной герметичной банке, всю элиту Севера. Всех, кто мог бы помешать их планам. Лорды, их наследники, их лучшие воины, главы гильдий. И вишенка на торте — высшие представители имперской власти. Убери их всех одним ударом — и на Севере наступит не просто хаос. Наступит вакуум. Вакуум власти, который они, Орден, с радостью заполнят собой. Это был не просто теракт. Это была хирургически точная операция по обезглавливанию целого региона. И скальпелем в этой операции были мы. Нас просто использовали, чтобы заманить всю эту дичь в один загон. А теперь пришло время бойни.
Если бы я снимал фильм про этот день, то следующую сцену назвал бы «Парад бесполезных понтов». Потому что именно этим сейчас и занималась вся элита Севера. Как только до них дошло, что дело пахнет не просто керосином, а полным и окончательным армагеддоном, тронный зал превратился в кипящий котел паники. Древний и самый надежный двигатель, инстинкт самосохранения, заработал на полную катушку, напрочь отключая остатки разума.