Забавно, как быстро меняются роли. Еще пять минут назад я был для них обвиняемым, чернокнижником, врагом. Потом — прокурором, обличителем, триумфатором. А теперь… теперь в их глазах плескалась последняя, отчаянная, иррациональная надежда. Они смотрели на меня, как утопающий смотрит на проплывающую мимо корягу. Неважно, что это — бревно или дохлый крокодил. Главное, что оно еще на плаву. Они смотрели на одну аномалию, надеясь, что она сможет противостоять другой.
Мой взгляд скользнул мимо их перекошенных от страха рож. Облако этой серой хвори, это концентрированное ничто, медленно, но неумолимо дрейфовало в сторону моей небольшой группы. В сторону Арины. Девчонка, измотанная до предела, стояла на коленях, пытаясь из остатков своей жизненной силы соткать крошечный, с ладонь, мерцающий щит вокруг себя и Ратмира, который уже просто сидел на полу, привалившись к ее ноге. Ее золотистое сияние, такое яркое и теплое раньше, теперь походило на огонек догорающей спички.
И я понимал то, чего не понимали они. Ее светлая, живительная магия не просто бесполезна против этой дряни. Она для нее — деликатес. Попытка потушить пожар бензином. Она лишь подкормит эту тварь, сделает ее сильнее.
Бледное, почти прозрачное лицо Ратмира, который даже не пытался подняться. Отчаяние в глазах других лордов, уже прощавшихся с жизнью. С абсолютной, ледяной ясностью я осознавал: обычные методы здесь бессильны. Чтобы победить этот идеально структурированный, холодный, расчетливый Хаос, требовался хаос другого порядка. Дикий. Голодный. Непредсказуемый.
Мне нужно было снова выпустить зверя.
Того самого зверя, которого я обрел в кабинете Аристарха. Ту силу, что пугала меня самого до дрожи в коленях. Ту тьму, что уже превратила меня в чудовище в глазах моих же союзников. Это был выбор без выбора. Классическая задачка из учебника по этике для начинающих суперзлодеев. Вариант А: позволить всем здесь сдохнуть, включая тех, за кого я чувствовал ответственность, но сохранить остатки своей души, своей человечности. Вариант Б: сделать еще один, возможно, уже последний шаг во тьму, чтобы спасти их. Шаг, с которого, я был уверен, возврата уже не будет.
«Анализ текущей ситуации. Вероятность выживания группы при использовании стандартных методов — ноль целых, ноль десятых процента, — безэмоционально констатировала Искра. — Вероятность выживания при активации режима „поглощение“… не поддается вычислению. Слишком много неизвестных переменных. Но это, как вы, люди, говорите, „хоть какой-то шанс“. Рекомендую не тянуть. А то жрать будет нечего».
Она была права, стерва. Права на все сто.
Я посмотрел на панику, на рассыпающиеся в пыль тела, на бледное, почти безжизненное лицо Арины, к которой серая пелена была уже в паре метров. Вдох. Выдох. Холодный пар изо рта в теплом, казалось бы, зале. Решение принято.
Медленно, почти торжественно, я поднял Искру. Черные, уродливые вены на серебристом клинке тут же отозвались, начиная ярко и хищно пульсировать, предвкушая новую, еще более изысканную трапезу. Холод в моей груди сжался, а потом взорвался ледяным восторгом.
— Хорошо, — мой шепот, тихий и ровный, пронесся по залу, и в наступившей тишине его услышали все. Я обращался то ли к мечу, то ли к самому себе, то ли к этому проклятому миру. — Вы хотели увидеть монстра? Вы его получите.
Глава 16
В тот же миг мир для меня изменился. Не поплыл, не исказился. Он стал четким — до омерзения, до отвращения четким, будто кто-то в моей голове выкрутил ручки контрастности и резкости на максимум, одновременно убрав все цвета. Прежде хаотичный гул паники разложился на составляющие: вместо толпы перепуганных аристократов — сотня тепловых сигнатур, бешено мечущихся по залу; вместо криков — какофония звуковых волн, чьи пики точно соответствовали выбросам адреналина. Их страх превратился из эмоции в сухой график на экране осциллографа. Холод в груди, до этого бывший чужеродной дрянью, теперь стал моим личным процессором — холодным, бесстрастным и пугающе эффективным.
Меч в моей руке отозвался. Черные, уродливые вены на серебре запульсировали в такт моему сердцу, или, может, это мое сердце теперь билось в такт им. Искра, мой личный джинн в бутылке, больше не была ни ребенком, ни подростком.