Он повернулся ко мне, и в его лисьих глазах плясали хитрые, расчетливые огоньки.
— А вы, барон, ввиду ваших… уникальных способностей, переходите под мою личную опеку. Для дальнейшего изучения. Во благо Империи, разумеется.
Гениальный ход. Голицын не просто спас меня от Инквизитора — он меня присвоил. Превратил из обвиняемого в государственную собственность, в секретное оружие, которое теперь принадлежало лично ему. «Почетный арест» такого уровня, что тюремная камера показалась бы курортом.
— Легат, вы превышаете свои полномочия! — проскрежетал Валериус, и от его голоса, казалось, иней пошел по стенам. — Эта… аномалия, должна быть немедленно передана Святой Инквизиции для очищения!
— Боюсь, Ваша Святость, сейчас не время для костров, — с вежливой, ядовитой улыбкой ответил Голицын. — Сейчас время собирать камни. И это, — он кивнул в мою сторону, — очень большой и очень ценный камень. А теперь, если вы меня извините, у меня много дел.
Развернувшись, он отдал еще несколько коротких, четких приказов. Ратмир и его уцелевшие ребята, которые до этого стояли, как в воду опущенные, тут же подошли к нам. Их лица были мрачнее тучи. Они смотрели на меня с тем же выражением, с каким сапер смотрит на незнакомую, тикающую бомбу. Теперь они были моими конвоирами. Моими тюремщиками. И, если понадобится, моими палачами.
Инквизитор понял, что проиграл эту партию. Спорить он не стал, лишь одарил меня долгим, тяжелым взглядом, не обещавшим ничего, кроме долгой и мучительной смерти. Развернувшись так резко, что полы его черного плаща хлестнули по воздуху, он молча покинул зал. Я знал, что он пошел не плакаться в жилетку. Он пошел собирать армию. Свою личную, крестоносную армию, чтобы выжечь эту новую «ересь» с лица земли.
Пока Арина, стиснув зубы, продолжала вливать в меня свою жизненную силу, пытаясь собрать мое «я» по кусочкам, меня, как какой-то особо ценный груз, подхватили гвардейцы Легата. В обстановке строжайшей секретности, через потайные ходы, нас вывели из этого проклятого замка. Моим новым домом должна была стать какая-то изолированная цитадель, где этот хитрый ублюдок Голицын собирался изучать свою новую игрушку. Меня. Свое ручное, персональное чудовище.
Место, куда нас притащили, называлось «Тихая Цитадель». Пафосно и, как выяснилось, до одури точно. Здоровенная каменная коробка, вросшая в скалистый остров посреди какого-то ледяного, вечно хмурого озера. Вокруг — только вода, туман и чайки, которые орали так тоскливо, будто им за это платили. Идеальное место, чтобы сойти с ума от одиночества. Или чтобы спрятать от всего мира свое самое ценное и самое опасное сокровище. Меня.
Легат Голицын, этот старый лис, оказался не просто хитрым — он был гениальным кадровиком. Вместо камеры с решетками и крысами мне выделили просторные покои, больше похожие на библиотеку какого-нибудь профессора-затворника. Книги, карты, даже небольшая алхимическая лаборатория, от которой, правда, несло, как из химчистки. Меня не пытали, не допрашивали. Мне дали работу. На мой стол свалили все, что успели выгрести из поместья Орловых, включая мой драгоценный гроссбух, и вежливо, но твердо попросили «проанализировать». Голицын не хотел меня ломать. Он хотел меня приручить. Сделать из цепного пса ручного, но очень зубастого аналитика.
Так началась моя война на два фронта. Внешний — ежедневные, похожие на шахматную партию, беседы с Легатом. Каждый вечер он садился в кресло напротив, и мы часами вели свою игру. Он пытался выудить из меня как можно больше информации о тактике Ордена, об их слабых местах, о принципах работы их дряни. Я же, как опытный разведчик на допросе, скармливал ему данные дозированно. Достаточно, чтобы показать свою ценность, но не настолько, чтобы он решил, будто я уже все ему рассказал и теперь меня можно списать в утиль. Мы оба понимали, что это игра, и оба получали от нее какое-то извращенное удовольствие.
Но внутренний фронт был куда страшнее. Та «стабилизация», которую провела Арина, оказалась не ремонтом, а заплаткой. Дыра в моей сущности никуда не делась. Холод и голод Пустоты, поселившиеся во мне, требовали еды. Не имея внешних источников, эта тварь внутри начала жрать меня самого. Потихоньку, по капле. В моем присутствии вяли цветы, которые какая-то сердобольная служанка ставила в вазу. Вода в графине на столе к утру покрывалась тонкой ледяной корочкой, даже если в комнате было тепло. Я просыпался от холода, который шел не из-под одеяла, а изнутри, из самых костей.
— Энергопотери носителя составляют ноль целых, три сотых процента в час, — с бесстрастием счетчика Гейгера сообщала у меня в голове Искра. — При текущей динамике полная дестабилизация физической оболочки прогнозируется через… девяносто семь дней. Рекомендую найти источник подзарядки. Или хотя бы теплые носки. Это метафора.