Однако я их почти не слышал. В тот миг, когда прозвучало название, мой внутренний мир взорвался. Искра, мой голодный зверь, взвыла от беззвучного, хищного восторга. Холод в груди превратился в натянутую до предела струну, в неумолимый вектор, указывающий точно на север. Судьба и долг сошлись в одной точке.
И тут же, перекрывая этот внутренний вой, раздался бесстрастный голос Искры:
«Внимание. Обнаружено совпадение. Географический объект „Мертвые Горы“ упоминается в скрытых файлах гроссбуха Аристарха. В контексте… „Тюрьмы Вечного Льда“. Где, согласно тексту, Орден удерживает „ошибку творения“. Того, кого они называют… Тюремщиком».
Вот оно. Шах и мат.
Вырвав пергамент из дрожащих рук глашатая, я развернул его. Пробежав глазами по строкам, остановился на последней. На подписи. Идеальный, каллиграфический росчерк Императора. Но рядом с ним, почти незаметная, стояла крошечная, едва видимая руническая печать. Печать Святой Инквизиции.
Все встало на свои места, обнажая суть происходящего: не просто приказ — сделка. Циничная, безжалостная сделка между Императором и Валериусом. «Мы дадим тебе власть и ресурсы, а ты избавишь нас от этого чудовища, отправив его в самое пекло». Гениально.
Медленно сворачивая пергамент, я поднял голову и посмотрел на Легата. На его лице больше не было триумфа, только холодное, выжидающее любопытство. Он ждал моей реакции. Ждал, что я сломаюсь, откажусь, впаду в ярость.
Вместо этого на моем лице проступила лишь кривая усмешка.
Развернувшись спиной к президиуму, я посмотрел на свой новый отряд. На мрачного Ратмира. На перепуганного Елисея. На бледную, но решительную Арину.
— Ратмир, — мой голос резанул тишину. — У тебя час на сборы. Полная боевая выкладка. Елисей, мне нужны все карты Мертвых Гор, какие только есть в архивах. Даже самые древние и недостоверные. Арина, ты идешь со мной.
Не дожидаясь их ответа, я развернулся и пошел к выходу, бросив через плечо Легату:
— Готовьте экспедицию. Мы выступаем на рассвете.
Я шел в пасть к дьяволу. Вот только мой личный компас и поводок моего нового хозяина теперь вели в одну и ту же сторону. И это превращало самоубийственную миссию в единственный шанс.
Глава 23
На лице легата Голицына, застывшем в маске игрока в покер, которому только что испортили блестящую партию, едва заметно дернулась щека. Он ожидал чего угодно — торга, ярости, отчаяния, — но только не моего спокойного, делового принятия самоубийственного приговора. Поняв, что его поводок оказался слишком коротким, старый лис осознал: теперь, чтобы сохранить лицо, ему придется играть по моим правилам.
С достоинством гроссмейстера, признающего поражение в раунде, он медленно кивнул своему глашатаю. Тощий хмырь с вечно испуганными глазами вздрогнул, будто его ткнули шилом. Уже свернувший пергамент в надежде слиться с гобеленом, теперь, под тяжелым взглядом господина, он был вынужден снова развернуть свиток.
Вся эта клоунада с должностью, присягой и склоненными головами служила лишь прелюдией. Разогревом перед главным номером программы, где мне отводилась почетная роль камикадзе, с почестями и под аплодисменты отправляемого таранить авианосец.
Билет в один конец, вагон плацкартный, с бельем, которое не меняли со времен основания Империи. Я стоял, глядя на этот курятник, полный напыщенных индюков, и в голове билась одна простая мысль: «А ведь как красиво обставили, сволочи».
Мертвые Горы. От одного названия хотелось немедленно напиться и забыться. Этот гибрид Чернобыльской зоны с Бермудским треугольником, щедро приправленный байками о пропадающих легионах, был не просто точкой на карте — это было гиблое, проклятое место. Пятно, которое рисовали, обмакнув перо не в чернила, а в концентрированный ужас. Территория, откуда, как гласила местная мудрость, еще никто не возвращался.
А публика, надо сказать, преобразилась. Страх, еще минуту назад заставлявший их жаться к стенам, уступил место откровенному злорадству. По багровой физиономии барона Кривозубова, этого ходячего пособия по гипертонии, медленно, как масло по горячему блину, расползалась ухмылка. Теперь он взирал на меня не как на чудовище, способное сожрать его на завтрак, а как на больного барана, которого наконец-то ведут на убой. В его взгляде плескалось не просто облегчение — в нем сияло чистое, незамутненное, детское счастье. Пронесло, мужики! Теперь он точно до нас не доберется.