И вдруг — холодная, как сквозняк, мысль: а что, если он врет? Что, если это не «очищение», а просто жажда власти, прикрытая красивой философией?
Мой взгляд вцепился в голограмму. Изображение было кристально чистым, однако в тот миг, когда Архитектор произносил слова о «воссоздании», оно на долю секунды дрогнуло. Помеха. Едва заметная рябь, как на воде, в которую бросили камень. Случайность? Или… намеренное искажение?
— Он не уверен, — прошептал я, сам не веря своим словам.
— Что? — обернулась ко мне Арина.
— Он не уверен, что сможет что-то воссоздать, — повторил я громче. — Он говорит «найдем способ». Не «мы сможем». Вся его философия построена на предположении. Он готов уничтожить все сущее ради призрачного шанса!
— Он не хирург, — прорычал Ратмир, и в его глазах вспыхнула чистая, солдатская ярость. — Он игрок, который ставит на кон не свои фишки, а наши жизни!
Голограмма погасла. Запись подошла к концу.
— Мы не злодеи, — прозвучал в последний раз голос Архитектора, и в нем не было ни оправдания, ни сомнения. Только холодная, несокрушимая уверенность хирурга, собирающегося ампутировать прогнившую конечность. — Мы — санитары. И мы очистим эту вселенную от болезни, имя которой — бытие. Даже если для этого придется сжечь самого пациента.
Запись оборвалась. Обелиск снова стал простым куском тьмы. В зале повисла такая тишина, что был слышен стук моего собственного, все еще живого, сердца. И в этой тишине пришло самое страшное осознание. Они не просто хотели нас убить. Они хотели нас стереть, искренне веря, что оказывают этим услугу. И где-то в глубине их безупречного плана, как я только что понял, зияла огромная, черная дыра сомнения. Они сами не знали, что будет после. И это делало их самыми опасными азартными игроками во вселенной.
Не успела тишина стать привычной, как черный обелиск, уже было затихший, снова завибрировал. Голограмма над ним не вспыхнула — она медленно, как восходящее черное солнце, разгорелась вновь. Голос Архитектора, лишенный фанатичного пафоса, теперь звучал тихо, почти доверительно. Будто он не вещал в вечность, а оставлял личное сообщение.
«Но мы — прагматики, — в голосе не было ни тени сомнения, лишь холодный, математический расчет. — Мы понимаем, что любой, даже самый идеальный план, может дать сбой. Стражи могут пасть. Ключи могут быть утеряны».
На голограмме вместо космических схем появилось изображение: древний, покрытый рунами клинок, лежащий в пыли на поле боя. Мой меч. Спящий.
«Ключ Пустоты нельзя уничтожить. Его можно лишь… усыпить. Но его голод вечен. И однажды он найдет способ пробудиться. Он найдет сосуд. Носителя».
В зале воцарилась такая тишина, что в ушах застучала кровь. Все взгляды, до этого прикованные к обелиску, медленно, как по команде, повернулись ко мне. Я ощутил себя бабочкой, приколотой к бархату самой большой и уродливой булавкой.
«Он будет не из нас, — продолжал голос. — Он будет… смертным. Продуктом той самой болезни, которую мы стремимся излечить. Но именно его отчаяние, его жажда жизни станут тем катализатором, что сможет снова запустить механизм».
Голограмма дрогнула, и вместо статичного изображения клинка на ней замелькали рваные, мимолетные кадры: вот мой бой с Волконским, вот Долина Пепла, вот разгромленный кабинет Аристарха. Моя жизнь, прокрученная в бешеной нарезке. Мои победы. Мои триумфы. Все это — лишь этапы чьего-то чудовищного эксперимента.
— Ложь! — выкрикнула Арина, ее голос дрогнул от ярости. Инстинктивно шагнув вперед, она выставила руку, будто пытаясь смахнуть эти образы. — Он сам выбирал свой путь!
— Он станет Наследником Голода, — безразлично ответил голос, игнорируя ее протест.
Я стиснул зубы так, что в ушах зазвенело. Вся моя жизнь, вся борьба, каждое решение, которое я считал своим, — все это вдруг превратилось в фарс. В тщательно срежиссированный спектакль.
«И когда этот день настанет, наша задача, задача Ордена, будет проста, — голос Архитектора снова обрел сталь. — Не сражаться с ним. Наша задача — найти его. Направить. Помочь ему осознать свое истинное предназначение».
В этот момент Ратмир, доселе неподвижный как изваяние, двинулся. Не ко мне — к обелиску. Его лицо превратилось в гранитную маску. В глазах плескалась холодная, солдатская ярость, видевшая не пророчество, а вражеский приказ.
— Хватит, — прорычал он и замахнулся мечом.
— Не надо! — крикнул Елисей, но было уже поздно.