Он развернул книгу, открыв страницы, испещренные убористым, нервным почерком, который ближе к концу превращался в откровенные каракули.
— Он пишет не о битвах, а о… тишине. О давящей, неестественной тишине, в которой гаснут не только звуки, но и сама магия. И еще… вот. — Его палец ткнулся в одну из последних записей, сделанную, видимо, уже дрожащей рукой. — «Она не нападает. Она ждет. Она — замок. И ключ от нее… внутри».
Он замолчал, наконец-то подняв на меня взгляд, в котором больше не было паники. Только вопрос. Вопрос, на который, как он надеялся, я мог дать ответ.
А я смотрел на эти строки, и по моей спине, не от холода, пробежал табун мурашек.
Замок, запертый изнутри.
Тюремщик.
Наш безымянный маг был чертовски прав.
Ночь перед выступлением оказалась самой длинной в моей жизни. Пока остатки моего «союза» пытались забыться в тревожном сне, я стоял у высокого окна в своих покоях, глядя на черную, неживую воду озера. Когда напряжение, державшее меня в тонусе весь день, наконец спало, на его место пришла расплата.
«Подзарядки» от сожранного хмыря из Ордена хватило ненадолго. Словно в бак гоночного болида залили стакан бензина — ровно на то, чтобы доехать до пит-стопа. Дремавший до этого внутренний голод не просто проснулся — он обрушился с утроенной силой. Фоновый холод в груди превратился в хищную, агрессивную черную дыру, с аппетитом пожирающую меня изнутри.
Тупая, выворачивающая наизнанку боль ударила внезапно. Будто мне в кишки запустили стаю голодных пираний, и они начали методично грызть меня изнутри. Дыхание перехватило, ноги подогнулись, и я рухнул на колени, вцепившись пальцами в толстый ковер. Зуб на зуб не попадал не от холода — от чудовищных конвульсий, сотрясавших все тело.
В тусклом лунном свете, пробивающемся сквозь решетку, моя поднятая рука заставила меня оцепенеть. Прошиб ледяной пот. Пальцы стали полупрозрачными, мерцающими, как плохая голограмма, и сквозь них уже проступал темный силуэт оконной рамы. Жизнь не просто утекала — она испарялась на глазах. Моя физическая оболочка, не выдерживая внутреннего вакуума, начала распадаться. Кажется, доигрался.
— Анализ состояния носителя. Уровень структурной целостности физической оболочки — семьдесят два процента, — бесстрастно отчеканила Искра. — Зафиксирована фаза каскадного распада. Обнаружена аномальная активность в заблокированных секторах памяти. Воспроизведение…
«Воспроизведение чего⁈» — хотел было рявкнуть я, но сознание уже уплывало в вязкий, серый туман.
И в этот момент, на самой грани, когда мир начал превращаться в набор бессмысленных пятен, что-то щелкнуло.
Комната растворилась. Меня швырнуло в место, которого нет ни на одной карте. Не тьма и не пустота, а ослепительный, но теплый, живой свет. Я завис посреди города, построенного не из камня, а из чистого, поющего кристалла, чей гул вибрировал на немыслимой, высокой ноте. Вся картинка дрожала и была подернута рябью, как старая кинопленка. А над городом, в бархатной синеве неба, висели два солнца: золотое и серебряное.
А потом на вершине самой высокой башни возникла фигура в броне, темной, как сама ночь, и сотканной будто из застывших теней. Он стоял там, и в его руках был мой меч. Или, вернее, тот, которым клинок был до того, как его заперли на тысячи лет. Черные вены на стали не пульсировали голодом — они сияли, как звездные туманности, вбирая свет двух солнц.
Первый Страж. Мой предшественник.
Видение дрогнуло, пошло помехами. Он поднял меч, и потоки энергии, золотой и серебряной, послушно стекались к нему. Сами его движения были одновременно и созиданием, и разрушением — симфония, из которой вырвали половину нот.
Видение оборвалось так же резко, как и началось.
Дверь в покои с грохотом распахнулась, и в комнату, как вихрь, ворвалась Арина, не тратя времени на вопросы.
— Держись, безумец! — прошипела она, бросаясь ко мне.
Ее руки, обхватившие мое плечо, стали уже знакомой пыткой — два оголенных провода, брошенные в соленую воду. Меня обожгло теплом, ее — ударило холодом. Но в этот раз что-то было иначе. Сосредоточившись на образе Стража, управляющего потоками, я инстинктивно попытался не сопротивляться ее силе, а… направить ее. Собрать тепло и использовать, чтобы «залатать» самые большие дыры в своей структуре, а не просто дать ему выжечь меня.
Боль не ушла, но стала управляемой. Арина вздрогнула, удивленно глядя на меня, — она почувствовала это изменение. Процесс все еще был мучительным, однако теперь он стал короче. Когда все закончилось, она отступила, тяжело дыша. На ее ладони, там, где она касалась меня, на мгновение проступила и тут же исчезла тонкая, как паутинка, сеточка темных капилляров — след моего холода. Цена ее помощи росла.