— Анализ. Юнит «Елисей» успешно интегрируется во вражескую идеологическую модель, — бесстрастно сообщила Искра. — Его когнитивная парадигма совпадает с их парадигмой на восемьдесят один процент. Вероятность его возвращения… низкая. Поздравляю. Ты только что создал первого в истории человеческого адепта Ордена. Мне нравится его стиль. Он задает правильные вопросы.
Развернувшись, я пошел прочь. Я пришел сюда, чтобы найти ошейник для своего зверя. А в итоге просто помог другому, более страшному зверю обрести нового, самого верного пса. Делов на копейку, а шуму на рубль. Только в этот раз рублем была душа этого наивного, рыжего паренька. И я, кажется, только что проиграл ее вчистую.
От Елисея, с восторгом обсуждавшего с ходячими трупами преимущества тотальной аннигиляции, меня буквально тошнило. Не физически — мой желудок, кажется, давно забыл, что это такое. Тошнило метафизически. Развернувшись, я пошел прочь, а за спиной все еще звенел его сбивчивый, но увлеченный голос, объясняющий Первому Адепту что-то про «стабилизацию энтропии». Началось в колхозе утро. Мой бывший ученик только что нашел свое истинное призвание, и оно пахло могилой.
Бредя по стерильным коридорам, я искал не выход, а хоть какой-то островок реальности в этом царстве безупречной логики. И я его нашел. Из-за поворота донесся звук, который здесь, в этой идеальной тюрьме, казался диким и неуместным: резкий, ритмичный скрежет металла по точильному камню. Ш-ш-шрк… ш-ш-шрк…
В оружейной пахло сталью, смазкой и мужским потом. Ратмир, сбросив верхний камзол, стоял у точильного круга; его широкая, как у медведя, спина ходила ходуном. Он не просто точил свой двуручный меч — он вкладывал в это всю свою злость, всю свою растерянность, всю свою солдатскую прямоту. Сноп искр вылетал из-под камня, освещая его сосредоточенное, мрачное лицо. Его люди были здесь же: Игнат молча перетягивал ремни на своем щите, Степан методично, звено за звеном, проверял свою кольчугу. Они не разговаривали. Они готовились.
Стоило мне войти, как звук оборвался. Ратмир медленно выпрямился, провел большим пальцем по идеально заточенной кромке меча и повернулся ко мне, его лицо было высечено из камня.
— Магистр, — он не спросил, а констатировал, и в его голосе не было ни капли прежнего уважения. — Объясни мне. Как солдат солдату. Что ты там увидел? Я видел, как ты спасал нас, и не верю, что ты можешь встать на его сторону. Но то, что я вижу сейчас… оно меня пугает.
— Я не встаю на его сторону, воевода, — ответил я, подходя ближе. — Я пытаюсь понять, как думает вражеский генерал. Это разведка, а не предательство.
— Тот, кто предлагает уничтожить мир, чтобы «спасти» его — враг. Точка, — отрезал он. — Тут нет ничего сложного. Есть черное и белое. Жизнь и смерть. Честь и предательство. Все остальное — яд для ушей, которым этот ваш Кассиан пытается отравить тебе мозги.
Шагнув ко мне, он заставил своих людей за спиной напрячься, готовых в любой момент броситься вперед.
— Каждый день ты спускаешься к нему, — он сплюнул на безупречно чистый пол. — В эту его… белую комнату. И возвращаешься… другим. Холоднее. Пустее. Я видел, как сила ломает хороших командиров, как она выжигает их изнутри. Не хочу увидеть это снова. Не с тобой.
— Анализ. Объект «Ратмир» демонстрирует когнитивную ригидность, но его мотивация — не враждебность, а попытка предотвратить твою дальнейшую деградацию. Его прямолинейность делает его предсказуемым. Но также и надежным, — бесстрастно сообщила Искра. — Вероятность предательства с его стороны — ноль целых, одна сотая процента. Вероятность того, что он попытается тебя убить, если посчитает, что ты перешел черту — шестьдесят семь процентов. Рекомендую использовать его как внешний индикатор твоей человечности. Пока он считает тебя союзником, ты в пределах нормы.
«Спасибо за совет, подруга, — мысленно прошипел я. — Кажется, у меня появился личный моральный компас. С двуручным мечом».
— Это единственный способ научиться контролировать… это, — я кивнул на свой меч, на котором голодно пульсировали черные вены.
— Контролировать? — Ратмир криво усмехнулся, и усмешка эта была полна горечи. — Не обманывай себя, барон. Ты не учишься его контролировать. Ты учишься быть им. И мне это, черт побери, не нравится.
В его голосе не было ненависти. Была боль. Боль солдата, который видит, как его командир, его последняя надежда, медленно превращается в то самое чудовище, с которым они пришли сюда сражаться.