— Протокол «Консервация». Перенаправить. Внешний периметр. Приоритет — Альфа.
Что-то изменилось. Давление, до этого сжимавшее легкие, ослабло. Наступающая кромка иссиня-черного кристалла, уже почти лизнувшая носки моих сапог, дрогнула и, как испуганная змея, поползла обратно к центру зала, к Ядру. Процесс пошел вспять.
— Он… он останавливает? — прошептала Арина, с недоверием глядя на отступающую смерть.
— Хуже, — выдохнул я, не отрывая взгляда от рябящего изображения на стене. — Он перенаправляет.
Мельком глянув на Елисея, я увидел, как с его лица, до этого искаженного фанатичной верой, схлынули краски. Он все еще стоял на коленях у консоли, и в его глазах плескалась абсолютная растерянность — его «спасение» отменили, а его «бог» переключился на другую задачу. Он не понимал.
Картинка на нашем импровизированном «экране» сменилась. Теперь в долине прямо у подножия цитадели вливались первые отряды «Волчьей Сотни». Их самоуверенность была почти осязаема. Они победили, осталось только водрузить знамя. Ага, щас.
Земля в долине задрожала. Из-под снега и камня, с тихим, скрежещущим звуком, раздавшимся, казалось, у меня в голове, поднялось нечто, не бывшее ни големом, ни живым существом. Идеальный, мать его, куб из того же черного, поглощающего свет льда. Десятиметровая махина, повращавшись в воздухе, с глухим, тяжелым стуком опустилась на землю. За ним из-под земли выросли пирамида, додекаэдр и какие-то еще многогранники, названия которых я и в школе-то не знал. Они выкристаллизовывались из самой земли, словно смертоносные порождения больной геометрии.
— Ого! Геометрические фигуры-убийцы! — с неподдельным восторгом пискнула Искра. — Их углы математически совершенны. Мне нравится. Можно мне одну такую?
— Это… это не магия, — прошептала Арина, ее лицо побелело еще сильнее. — В них нет ничего. Ни жизни, ни пустоты. Они… мертвые. Абсолютно.
— Броня крепка, да толку-то, — проскрежетал Ратмир, с профессиональным скепсисом оценивая врага. — Против хорошего тарана не попрешь.
Но он ошибался, как и легионеры. В сторону катящегося куба полетели арбалетные болты, однако отскочили от его гладкой поверхности с жалким звоном.
Вперед вышли инквизиторы. Увидев новую форму ереси, они, кажется, даже обрадовались. Один из них, в самой блестящей золотой маске, воздел руки, и ядовито-желтый луч «Священного Огня» ударил в грань куба.
И… ничего.
Луч не взорвался, не сжег, а просто стек по идеальной поверхности, как вода по маслу. Их ультимативное оружие, заточенное под уничтожение хаотичной энергии, оказалось бесполезно против холодного, мертвого, математически выверенного Порядка.
— Ошибка в расчетах, господа фанатики, — зло усмехнулся я.
А куб тем временем докатился. С глухим, чавкающим хрустом он прокатился по первым рядам легионеров, оставив за собой кровавую кашу из смятой стали и костей. Пирамида, скользя по земле, насадила на свою вершину сразу троих. Додекаэдр, вращаясь, молотил во все стороны своими гранями, превращая элиту имперской армии в фарш. Это была бойня.
Я снова посмотрел на Елисея. Он следил за разворачивающейся на экране резней с открытым ртом. Его губы беззвучно шевелились, повторяя какие-то формулы. Он не видел ужаса. Он видел в действии те самые технологии, которые изучал. И в его глазах, на смену растерянности, начал пробиваться жуткий, нездоровый восторг ученого, наблюдающего за удачным, но чудовищным экспериментом.
Шахматная доска, на которой я пытался играть, только что перевернулась. Кассиан показал миру истинное лицо своего Порядка. А наш личный таймер до полного аннигилирования тикал, и отметка на нем приближалась к шести минутам.
Я снова посмотрел на Елисея. Он следил за разворачивающейся на экране резней с открытым ртом. Его губы беззвучно шевелились, повторяя какие-то формулы. Не ужас — в его глазах, на смену растерянности, пробивался жуткий, нездоровый восторг ученого, наблюдающего за удачным, но чудовищным экспериментом.
Шахматная доска, на которой я пытался играть, только что перевернулась. Кассиан показал миру истинное лицо своего Порядка, а наш личный таймер до полного аннигилирования тикал, и отметка на нем приближалась к шести минутам.
На импровизированном экране творился натуральный филиал ада для эпилептиков — дурной сон, снятый пьяным оператором. Ядовито-желтые вспышки «Священного Огня» смешивались с черными, как сама тьма, росчерками клинков адептов и глухими, беззвучными ударами геометрических монстров. С каждым особо мощным взрывом снаружи по полу нашей тюрьмы пробегала глухая вибрация, а с потолка сыпалась мелкая кристаллическая пыль. Не кинотеатр, а консервная банка, по которой лупят кувалдой.