«Кажется, у ребят системный сбой и переустановка Windows. С полным форматированием жесткого диска», — мрачно подумал я, опираясь на меч Ратмира.
— Я? — криво усмехнулся я. — Я просто показал тебе, что бывает, когда пытаешься лечить простуду гильотиной. Не нравится результат? Можешь написать жалобу в книгу отзывов и предложений. Если найдешь ее в этом бардаке.
Ядро затрещало громче, и по его поверхности побежали сотни трещин. Оно больше не могло сдерживать энергию — ни свою, ни чужую. Окружавшее его защитное поле замерцало и с хлопком, похожим на лопнувшую шину, погасло.
Путь был свободен.
Защитное поле, эта радужная, несокрушимая стена, лопнуло, как мыльный пузырь, осыпавшись дождем разноцветных искр. Воцарилась тишина — густая, плотная, осязаемая. Шатаясь, я стоял посреди зала, опираясь на чужой, неподъемный меч и заставляя легкие работать. Ледяной, колючий воздух вдруг стал пустым. Ощущение, будто из ушей вытащили вату: сперва облегчение, а следом — оглушение.
В агонии билось Ядро, изрыгая из себя потоки гнилой, зеленоватой энергии. Рухнувший на колени Кассиан был полностью поглощен попыткой спасти свою тонущую посудину, свой ледяной «Титаник». Его верные, бездушные солдатики-адепты корчились на полу со сбоящими системами. Идеальный момент для финального рывка, чтобы подойти и закончить этот балаган одним удачным ударом. План был прост, как три копейки, и я уже занес ногу, чтобы его исполнить.
И тут я снова просчитался.
Я считал их бездушными машинами, ретрансляторами, подчиненными единой воле. Однако даже у самого совершенного механизма есть инстинкт самосохранения. Или, по крайней мере, инстинкт сохранения своего создателя.
Адепты, те четверо, что еще могли двигаться, перестали корчиться. Их пустые маски, безразличные, как лица чиновников в приемной, разом повернулись в одну сторону. Не на меня, не на Кассиана.
На Елисея.
Все еще стоя на коленях у консоли, он трясся всем телом, приковав взгляд к делу своих рук. Он был источником сбоя. Вирусом. И система, даже умирая, из последних сил пыталась этот вирус уничтожить.
— Елисей, уходи оттуда! — заорал я, но голос утонул в скрежете умирающей машины.
Они не бежали. Они потекли. Четыре черные, бесшумные тени устремились к нему со всех сторон, скользя по полу. Их черные клинки, до этого опущенные, теперь нацелились на одну-единственную точку — на сгорбленную, беззащитную фигуру парня, который только что спас нас всех.
Рванув к нему, я понял, что ноги, ставшие чугунным балластом, отказываются слушаться. Ближайший ко мне адепт на долю секунды изменил траекторию, и из его руки вырвался короткий, черный шип, нацеленный не на убийство, а на то, чтобы остановить. С визгом прошив край моего плаща, он пригвоздил его к ледяному полу. Пока я, матерясь, вырывал ткань, драгоценное мгновение было упущено.
Расстояние сокращалось на глазах. Блеск черного льда, нацеленного Елисею в спину, был безмолвным приговором: я не успею. Ярость и бессилие скрутили внутренности в тугой, горячий узел.
— Анализ: четыре враждебных юнита инициировали протокол «ликвидация источника помех», — голос Искры прозвучал в голове с холодной неотвратимостью таймера на бомбе. — Расчетное время до контакта: три секунды. Твое расчетное время прибытия… нерелевантно. Не сходится математика, Миш.
Елисей их видел. Но даже не пытался обернуться или защититься, словно не замечая несущуюся к нему смерть. Его растерянный взгляд вдруг прояснился. Посмотрев не на адептов, а на меня, отчаянно рвущегося к нему, он улыбнулся — впервые за все это время. Не фанатично, не испуганно. Спокойной, чуть виноватой и до странного умиротворенной усмешкой человека, принявшего свое последнее, самое важное решение. В его глазах не было ни страха, ни сожаления. Лишь молчаливая, отчаянная просьба и… благодарность.
Он не искупал вину. Он заканчивал свою работу.
За мгновение до удара его уже безвольные пальцы не нажали — они соскользнули с поверхности консоли, завершая последний, самый главный рунический контур. Он не просто сломал систему. Он запустил протокол полного, необратимого форматирования.
С тихим, влажным, почти будничным звуком черный клинок вошел ему под ребра. Елисей дернулся, тело обмякло, и он медленно, как подкошенный, начал заваливаться на бок. Но улыбка не исчезла, застыв на его лице, как последнее, тихое «прости». У него всегда была дурацкая, немного нелепая улыбка. Даже сейчас.
И в этот самый момент Ядро взвыло.
Протяжный, разрывающий душу вой умирающего бога прокатился по залу, донесясь до меня будто из-под толщи воды. Активированная Елисеем консоль вспыхнула ослепительным, но тусклым, серым светом и с оглушительным треском взорвалась, разметав оплавленные куски кристалла. Его убийцы замерли на месте, а затем их тела начали рассыпаться, как песчаные замки под дождем, превращаясь в черную, безжизненную пыль.