И я знал, как их разбудить.
Не говоря ни слова, игнорируя предостерегающий рык Ратмира, я пошел вперед. Мой меч вдруг ожил в руке. Черные, уродливые вены на клинке вспыхнули тусклым, иссиня-черным светом, пульсируя в такт чему-то, что исходило от обелиска. Мой внутренний зверь не рычал от предвкушения еды. Он… узнал.
— Михаил, стой! — крик Арины за спиной был полон тревоги. — В нем… нет ничего! Ни Жизни, ни Пустоты! Это… неправильно! Оно как зеркало, оно отразит твой голод и усилит его!
— Носитель… Осторожно, — прошелестел голос Искры. — Он спит. Но он помнит. Он помнит нас.
Подойдя вплотную, я протянул руку. Ту самую, в которой сжимал рукоять Искры.
Мои пальцы, сжимавшие холодный металл меча, коснулись ледяной, гладкой поверхности обелиска.
Мир в моей голове взорвался.
Не свет, не звук — шквал. Хаотичный, чудовищный шквал чужих, нечеловеческих эмоций. Боль. Отчаяние. Ярость. Надежда. Все это хлынуло в меня, транслируемое Искрой, которая впервые за тысячелетия подключилась к «родной» сети. Я закричал, но звука не было, он утонул в этом ментальном реве.
В самый критический момент, когда я уже был готов разлететься на атомы, обелиск заговорил.
Не вслух. Прямо в голове. У каждого.
Сотканный из их собственных мыслей, из их страхов и надежд, его голос прозвучал одновременно и знакомо, и чудовищно чужеродно.
«СБОЙ СИСТЕМЫ. ПОВРЕЖДЕНИЕ ЯДРА. ЗАПРОС НА ДОСТУП К АВАРИЙНОМУ АРХИВУ… ИДЕНТИФИКАЦИЯ… КЛЮЧ-НОСИТЕЛЬ ТИПА „ГОЛОД“ ОБНАРУЖЕН. ДОСТУП РАЗРЕШЕН. ВОСПРОИЗВЕДЕНИЕ ПОСЛЕДНЕЙ СОХРАНЕННОЙ ЗАПИСИ».
Все, от Ратмира до Елисея, вскрикнули и схватились за головы. Их лица исказились, будто им в мозг транслировали фильм ужасов в режиме нон-стоп.
А над вершиной черного монолита, в дрожащем, мерцающем воздухе, рождалось изображение.
Сотканное из чистого света, оно разворачивалось, обретая объем, цвет, глубину. Трехмерное, живое, пугающе реальное.
Голограмма.
Перед ошарашенными глазами моего отряда, перед лордами, магами и солдатами, привыкшими к пергаменту и чернилам, разворачивалась хроника из другого, давно погибшего мира, транслируемая прямо в их перегруженное сознание.
В тот момент, когда обелиск заговорил в наших головах, время снова остановилось. Только на этот раз не из-за сбоя в коде реальности, а потому что сама реальность перестала иметь значение. Мои спутники, от Ратмира до последнего солдата, рухнули на колени, вцепившись руками в виски. Их лица исказились не от боли — от чудовищного, неперевариваемого потока информации, который насильно вливался им в мозги. Я же, стоя на ногах лишь благодаря ледяной пустоте внутри, которая гасила любые эмоции, смотрел. И видел.
Над черным, как сама вечность, обелиском разворачивалось кино. Не просто голограмма — живая, дышащая, трехмерная хроника сотворения и гибели целого мира, транслируемая прямо в перегруженное сознание.
Сначала была пустота. А потом, из ничего, родилась она. Единая, Первозданная Энергия — вибрирующая, переливающаяся субстанция, похожая на жидкую радугу.
И из нее вышли они. Архитекторы.
Сияющие, бесформенные фигуры из чистого света не говорили — они пели, и эта беззвучная песнь была языком творения. Под их мысленным напором из Первозданной Энергии рождались звезды и сплетались галактики. Они не строили мир — они его программировали.
Стоявший на коленях Елисей смотрел на это с выражением, какое, наверное, было у первого человека, увидевшего огонь, — смесь священного ужаса и экстаза. Вся его наука, вся его магия — лишь жалкое, искаженное эхо этой песни.
«Вот оно, — прошелестел в моей голове голос Искры, и в нем не было ни холода, ни голода. Только отголосок древней, почти забытой тоски. — Так было… до ошибки».
Картинка сменилась. Мы оказались внутри исполинской лаборатории, где сама реальность лежала на хирургическом столе. Архитекторы собрались вокруг гигантской, пульсирующей сферы — их величайший эксперимент. Они пытались засунуть бесконечность в конечную форму.
И система дала сбой.
Сфера, до этого сиявшая ровным, радужным светом, вдруг замерцала, пошла темными, уродливыми пятнами. Голографическая хроника превратилась в фильм-катастрофу, когда Единая Энергия, потеряв стабильность, начала рваться на части.
Первым откололся аспект, который они в ужасе назвали «Великим Теплом». Я видел не просто золотой свет, а экспоненциальный, неконтролируемый рост. Формулы деления клеток, сошедшие с ума. Это была не жизнь — это был рак вселенского масштаба. Попадая на кристальные шпили, он заставлял их расти с чудовищной скоростью, превращая в уродливые, колючие наросты.