Затем волна докатилась до главной заразы этого мира — Серой Хвори. Земли, покрытые этой некротической плесенью, тут же задымились. Тошнотворная серая дрянь, превращавшая все живое в пыль, не таяла и не горела — она просто испарялась. Схлопывалась в ничто, будто ее и не было, оставляя после себя чистую, хоть и мертвую, землю. Подобно порезам на коже, затягивались рваные, кровоточащие раны на теле мира, оставляя лишь тонкие, едва заметные шрамы.
Мир выдыхал. Медленно, с трудом, как тяжелобольной после кризиса. Он еще не был здоров, но перестал умирать.
Растворившись где-то за горизонтом, волна затихла. В долине, в горах, во всем мире воцарилась оглушающая, непривычная, звенящая тишина — тишина мира, который только что чудом избежал конца света. Солдаты, пришедшие сюда убивать и умирать, стояли в оцепенении, задрав головы, и смотрели. Смотрели не на небо, не друг на друга. Они смотрели на вершину этой проклятой горы. На цитадель, которая перестала быть ледяной тюрьмой и теперь сияла в лучах восходящего солнца, как маяк.
Они не знали, что произошло. Однако они знали, откуда это пришло.
И я, стоя в самом сердце этого маяка, в эпицентре чуда, понял главное. Обратного билета больше нет. Никогда. Я не просто гость в этом мире — я теперь его несущая стена. И если я рухну, он рухнет вместе со мной. Я понятия не имел, что со всем этим делать дальше, но от этой мысли хотелось не радоваться, а тихо, по-русски, в голос материться.
Ведь это — не победа. Это — пожизненный приговор.
От этой мысли не стало страшно или тоскливо — скорее, до одури смешно. Смешно от иронии судьбы, которая выдернула меня, обычного военного аналитика, из привычного мира, чтобы в итоге сделать… кем? Богом? Тюремщиком? Или просто системным администратором в этом вселенском дурдоме, которому теперь предстояло разгребать чужие косяки до скончания времен? Ответ, похоже, завис где-то между всеми тремя вариантами.
Медленно поднимаясь, я ощутил, как тело, еще минуту назад бывшее выжатой тряпкой, наливается силой. Не звериной и голодной, что требовала жратвы и рвала изнутри, а другой — спокойной, ровной, как ток в идеально отлаженной сети. Боль ушла, растворившись без следа. Проведя рукой по щеке, я наткнулся лишь на гладкую, теплую кожу: глубокая царапина от ледяного осколка исчезла. Полное восстановление. Похоже, в мой новый соцпакет входила и бесплатная медицинская страховка от всех болезней. Хотелось выть от этой идеальной гармонии, но даже на это уже не было сил.
Однако главным было не это. Главное скрывалось внутри. Тишина. Та самая, которую я искал, но боялся найти. Вот только его тишина была тишиной морга, а моя… моя была тишиной идеально работающего, смазанного механизма. Голод, мой вечный, воющий спутник, молчал. Он не исчез, нет — просто свернулся калачиком в самом центре моей сути, сытый, довольный и абсолютно послушный. Перестав быть моим проклятием, он стал… точкой опоры. Фундаментом, на котором держалось все остальное.
И тогда в тишине прозвучали они.
«Структура восстановлена. Энтропия стабилизирована. Система готова к работе».
Голос раздался не в голове — он стал частью меня. Холодный, бесстрастный, как у робота-автоответчика из налоговой — такой же бездушный и обещающий неприятности. В нем не было ни боли, ни злости, лишь чистая, дистиллированная, безупречная логика. Кассиан. Вернее, его эхо. Мой личный калькулятор, который теперь будет вечно зудеть про «оптимизацию» и «неэффективность».
«Движение… не прекратилось, — тут же ответил ему другой голос, похожий на гул высоковольтных проводов в грозу — живой, опасный и полный энергии. — Поток… продолжается. Жизнь… есть».
Арина. Ее эхо. Не личность, не воспоминание, а сама ее суть. Ее неукротимое желание жить, меняться, двигаться. Мой внутренний двигатель, который теперь придется постоянно «дросселировать», чтобы он не спалил к чертям всю конструкцию.
Они не исчезли. Они стали частью меня. Двумя вечными, непримиримыми спорщиками, сидящими у меня на плечах. И мне, их невольному арбитру, теперь предстояло до конца времен выслушивать их прения. Один будет требовать все заморозить и упорядочить, тогда как другая — все сжечь и пустить в пляс. А я, моя Пустота, буду между ними, как уставший судья на ринге. Кажется, скучно мне в ближайшую вечность точно не будет.