— Ну что, Кулибин, — тихо проговорил я в пустоту. — Доигрался? Дооптимизировался? Говорил я тебе, что твоя математика врезается в реальность, как «Запорожец» в бетонную стену. Не слушал.
— Анализ: жизненные показатели юнита «Елисей» равны нулю, — голос Искры прозвучал в голове непривычно тихо. — Зафиксирован полный отказ всех систем. Необратимо. Кстати, его последний ход был крайне неэффективен с точки зрения личного выживания. Но результат… впечатляет. Кажется, я его недооценивала.
Я проигнорировал ее запоздалое признание.
— Ты ведь не просто из-за вины это сделал, да? — продолжал я свой разговор с тишиной, убирая с его лба прилипшую рыжую прядь. — Ты увидел, что твое творение, твой «идеальный порядок», превратилось в чудовище. И как любой порядочный инженер, ты решил отозвать бракованную партию. Вместе с собой. Глупо. До идиотизма глупо. Но, черт побери, сработало.
Он ведь мог просто сбежать, мог попытаться выжить. Однако выбрал другое. Дело было не в искуплении вины — он исправлял свою ошибку. До конца. Профессионально. И в этом упрямстве, в чем-то твердолобом и нелогичном, он был похож на Ратмира.
Я положил ладонь ему на лоб. Холодный, как и весь этот проклятый зал.
— Ты был прав, гений, — тихо сказал я, и слова, которые не ожидал от себя услышать, прозвучали на удивление искренне. — В одном. Ты действительно всех спас. Не я, не Арина, не Ратмир. Ты. Твоим последним, самым правильным, самым научным решением было нажать на «reset».
Я не стал его хоронить или переносить. Здесь, в самом сердце этой горы, у подножия им же сломанной и им же остановленной машины, и было его место. Его вечный пост.
Он станет памятником. Не герою, не предателю. А знанию. Напоминанием о том, какая чудовищная цена бывает у гениальности, у веры в идеальные системы, у попытки вылечить головную боль гильотиной. Напоминанием для меня самого, чтобы я, со своей новой, почти божественной силой, не вздумал пойти по его пути.
Поднявшись, я в последний раз окинул взглядом зал: свое новое рабочее место, свой личный мавзолей. Тела павших воинов, разбитая консоль, цветущее Ядро. И мальчишка с рыжими волосами и виноватой улыбкой, навсегда оставшийся здесь, в сердце Башни.
Пустота внутри никуда не делась, но начала менять температуру. Из ледяной, безразличной, она разгоралась жаром доменного цеха. Пора начинать работать. Разговор с теми, кто ждал внизу, обещал быть долгим. И я собирался начать его с предъявления счета. За всё.
Эпилог
Воцарилась тишина — не библиотечная, не предрассветная, а иная. Густая, плотная, давящая, словно вата в ушах, тишина кладбища после похорон. Она сгущала воздух, заставляя звуки тонуть, не успев родиться. Внизу, в долине, где еще недавно ревела кровавая мясорубка, теперь царил полный ступор. Прокатившись по полю боя, мой невольный импульс гармонии просто заглушил войну. Она захлебнулась, заглохла, как старый движок, у которого кончился бензин.
На огромном мерцающем экране, который Искра по старой привычке транслировала на стену, разворачивался чистый сюрреализм. Ходячие консервные банки из «Волчьей Сотни» сбились в растерянные кучи с выражением крайнего умственного перенапряжения на вытянувшихся солдатских рожах. Здоровенный центурион, еще мгновение назад рубивший врагов с яростью берсерка, теперь опустил меч и лишь тыкал носком сапога в горстку черного пепла — все, что осталось от десятиметрового куба-убийцы. Те, что поумнее, рухнули на колени, принявшись истово креститься и бормотать молитвы всем богам, каких смогли вспомнить. Так слаженный механизм армии рассыпался, превратившись в толпу напуганных, растерянных мужиков.
Инквизиторы в своих золотых масках отреагировали еще веселее. Их «Священный Огонь», лишившись четкой цели и столкнувшись с моей «волной гармонии», окончательно взбесился. Хотя ритуал и сорвался, выпущенная на волю сила теперь била куда попало. Один из лучей ядовито-желтого пламени ударил не по врагу, а по своему же отряду, обратив в шипящий пепел десяток опешивших фанатиков.
Наблюдая за этим бардаком, я не чувствовал триумфа — лишь глухую, выпотрошенную усталость. Внутри было тихо. Не мертвенно, как раньше, а спокойно. Мой вечный, воющий спутник, Голод, молчал. Не исчез. Просто был сыт. Доволен. Стал частью чего-то большего. От этой мысли хотелось не радоваться, а тихо, по-русски, в голос материться.
Звенящую тишину, нарушаемую лишь далекими паническими криками, прорезали решительные, тяжелые шаги. Первым в проеме показался Легат Голицын — паук и гений подковерных интриг. Тенью за ним следовал генерал Тарасов, старый вояка с лицом, будто вырубленным из гранита, а замыкал процессию, словно вишенка на гнилом торте, сам Инквизитор Валериус. За их спинами с опаской озирался десяток отборных гвардейцев, крепко сжимавших мечи.