Остановившись на пороге, Голицын на мгновение потерял свою непроницаемую маску. Вместо ледяной, мертвой цитадели перед его глазами раскинулся… сад. Зал порос изумрудным, светящимся мхом, из трещин в котором пробивались кристальные цветы. В центре, на месте бывшего Ядра, высилась скала, с которой тонкими струйками стекала чистая вода. Воздух стал влажным, теплым, и пах озоном и мокрой землей после грозы. Ее запах. От этого простого, знакомого аромата мне стало больнее, чем от любой раны.
Легат быстро взял себя в руки, и его взгляд политика мгновенно оценил новую диспозицию, однако я успел заметить в его глазах не только интерес, но и мимолетный, почти животный, суеверный страх, который он тут же задавил.
— Что здесь… произошло? — голос его был ровным, но звучал чуть ниже обычного.
Его взгляд метнулся по залу, зацепился за тела воинов Ратмира, за разбитую консоль с лежащим у нее Елисеем и остановился на мне.
Я стоял посреди этого импровизированного мавзолея, опираясь на преображенный меч. Без доспехов, даже без плаща — в одной простой рубахе, заляпанной грязью и чужой кровью. Вид у меня был, как у человека, только что вылезшего из-под поезда. Смертельно уставший, выжатый до последней капли, но, черт побери, живой. От меня не исходило ни ауры силы, ни угрозы. Наоборот. Меня окружал такой абсолютный, неестественный покой, что гвардейцы за спиной Легата инстинктивно попятились, а у генерала Тарасова на лбу выступила испарина. Этот покой пугал их сильнее любой демонстрации мощи. Я был точкой тишины в центре урагана.
— Барон Рокотов, — Голицын перешел сразу к делу. — Докладывайте. Где враг?
Я медленно поднял голову. Взглянул на этого интригана, на солдафона, на фанатика в золотой маске. Все они чего-то от меня хотели. Доклада, объяснений, подчинения.
— Угроза… нейтрализована, — мой голос прозвучал глухо и чуждо. — Орден и его лидер уничтожены. Навсегда.
— Уничтожены? — вклинился Валериус. В отличие от Голицына, он не пытался анализировать, а замер в своеобразном богословском ступоре, силясь впихнуть увиденное в свою черно-белую картину мира. Не найдя подходящей ячейки, его разум выбрал единственно возможный путь — ярость. — Кем⁈ Какой силой⁈ Это твоих рук дело, еретик⁈
— Анализ: уровень агрессии юнита «Валериус» повышен. Рекомендую ему успокоительное, — раздался в голове спокойный голос Искры. — Или просто ткни его мечом. Для профилактики.
Проигнорировав ее дельный совет, я скользнул взглядом по Инквизитору и остановился на Легате. Он ждал. Ждал ответа, который можно будет использовать.
Секунду я колебался. Что им сказать? Правду? Не поймут. Соврать? Бессмысленно. Мое новое состояние, эти три голоса в голове — Порядка, Жизни и моей собственной Пустоты — впервые пришли к консенсусу. Они подсказали ответ. Не правильный, не логичный. Единственно возможный.
— Ваша светлость, вы спрашивали, что это была за сила. — Я сделал паузу, давая словам набрать вес. — Баланс.
Одно слово. Короткое, простое и абсолютно для них бессмысленное, что тут же отразилось на их лицах. Голицын нахмурился, его мозг политика немедленно начал просчитывать риски и выгоды. Лицо Тарасова так и осталось каменным, но в глазах промелькнуло недоумение. А вот Валериус… он взорвался.
— Баланс⁈ — взвизгнул он, срываясь на фальцет. — Нет никакого баланса! Есть лишь Свет и Тьма! И ты, отродье, только что доказал, на чьей ты стороне! Это не победа! Это… это худшая из ересей!
Он шагнул было вперед, выхватывая свой пылающий клинок, однако его остановила тяжелая рука Тарасова, легшая на плечо. Генерал не сказал ни слова, лишь качнул головой. Он, старый солдат, чуял опасность не разумом, а нутром. И его нутро сейчас орало дурным голосом, что нападать на этого уставшего, спокойного человека с мертвыми глазами — очень, очень плохая идея.
А я просто смотрел на них. На этого паука, на солдата, на фанатика. И понимал, что наша старая игра окончена. Начинаются новые правила. Мои.
Взрыв праведного гнева нашего главного по еретикам повис в воздухе и растаял, не удостоившись моего внимания. Все оно было приковано к Легату. В отличие от фанатика, этот паук мыслил категориями не веры, а выгоды. И сейчас его мозг, подобно суперкомпьютеру, просчитывал варианты.