— Барон, — сделав шаг вперед, Голицын вернул голосу вкрадчивость и маслянистость коммивояжера, впаривающего набор чудо-ножей. — Император будет рад услышать о вашей победе из ваших уст. Ваша доблесть будет вознаграждена. Империя не забывает своих героев.
Он не угрожал — он соблазнял. Власть, деньги, титулы… Стандартный набор, безотказно действующий на девяносто девять процентов обитателей этого мира. Он нащупывал мои слабости, пытался найти кнопку, на которую можно нажать. Вот только кнопок у меня больше не осталось. Все перегорело.
— Я не герой, ваша светлость, — мой голос звучал ровно, безэмоционально, и эта ровность, я готов спорить, заставила его внутренне содрогнуться. — И я никуда не поеду.
В зале повисла такая тишина, что даже Валериус, до этого пыхтевший как перегретый самовар, заткнулся и уставился на меня. Отказаться от приглашения, по сути бывшего приказом, да еще в такой форме… В этом мире подобное было равносильно явке на прием к королеве в трениках и с пивом.
— Вы… не поняли, барон. — Прищурившись, Голицын сверкнул сталью в глазах. — Это не просьба. Это воля Императора.
— А это, — я медленно поднял свой преображенный меч, и руны на нем на мгновение вспыхнули ровным, белым светом, — воля этого мира. И она, знаете ли, сейчас имеет больший вес.
За спиной Легата напряглись гвардейцы, генерал Тарасов положил руку на эфес. Они все еще мыслили старыми категориями. В тот же миг за их спинами вновь закипел Валериус — волна его концентрированной ненависти ударила по залу. Хотя я и не отреагировал, кристальные одуванчики у моих ног на мгновение потускнели, будто отравившись его злобой.
— Анализ: вероятность вооруженного столкновения возросла до тридцати семи процентов, — деловито сообщила Искра. — Их шансы на успех в этом зале равны шансам снежка долететь до солнца. Предлагаю продемонстрировать им это наглядно. Например, превратить меч Инквизитора в букет ромашек. Это будет очень смешно.
«Позже, подруга, — мысленно остановил я ее. — Сейчас не до фокусов».
— Мой статус изменился, ваша светлость, — продолжил я, опуская меч. — Можете вычеркивать барона Рокотова из всех списков. Его больше нет. Перед вами… Хранитель.
— Хранитель чего? — не выдержав, прошипел Валериус.
Мой взгляд обвел зал — поросшие мхом стены, кристальные цветы, тела павших друзей.
— Этого. Всего.
Голицын молчал, его мозг работал на пределе. Ему нужны были факты, а не пафосные речи. Что ж, будут ему факты. Сухие, безжалостные, как протокол.
— Эта гора, — я указал мечом на преображенное Ядро, — больше не цитадель Ордена. Теперь это Башня Равновесия. Не крепость, поймите правильно. Якорь. Тот самый, что не дает этому миру окончательно пойти вразнос.
Пока я говорил, изумрудный мох на скале за моей спиной вспыхнул чуть ярче, отзываясь на мои слова.
— Вы ведь видели, что произошло в долине. Бойня прекратилась не потому, что кто-то победил, а потому, что я нажал на «стоп». Я стал тем самым якорем. Тюрьмой и тюремщиком для трех великих сил, которые чуть не разорвали эту реальность на куски. Они теперь не в этом кристалле. Они… во мне. — Я постучал пальцем себе по груди. — Порядок, Жизнь и Пустота. Три вечных врага, которых я теперь вынужден держать в узде. Я не бог и не правитель. Я, если хотите, системный администратор, который двадцать четыре на семь, без выходных и отпусков, обязан следить, чтобы эта нестабильная, перезапущенная мной же система не выдала очередной «синий экран смерти».
Голицын слушал с непроницаемым лицом игрока в покер, однако в глубине его глаз огонек власти угасал, уступая место холодному, расчетливому пониманию.
— И кто дал вам право решать за весь мир, Хранитель? — Его голос был тихим и острым, как игла. Он нашел слабое место. Бил не по силе, а по легитимности.
Я криво усмехнулся.
— Никто. Это не право. Это — приговор. И вынесли его те, кто лежит в этом зале. Мой уход отсюда, — я закончил свою короткую лекцию, — даже на час, будет равносилен тому, что я выдерну чеку из гранаты и оставлю ее вам в качестве сувенира. Только вместо одной комнаты разнесет половину континента. Вам это надо, ваша светлость? Империи это надо?
Я смотрел прямо на него, и это был уже не разговор подчиненного с начальником. Это был разговор двух равных сил. Двух систем. Одна — древняя, громоздкая, построенная на интригах. Другая — новая, абсолютная и абсолютно безразличная к его играм.
И Легат Голицын, этот гений манипуляций, впервые в жизни столкнулся с силой, у которой не было ниточек. С силой, которую нельзя было купить или приказать ей. И с которой было до самоубийства глупо воевать.