Мозг лихорадочно просчитывал варианты. Лес — для скрытного передвижения и маскировки. Холмы — для… чего? Камни кидать? Маловато будет. Нужны какие-то стрелы. А ещё лучше — что-нибудь поэффективнее. Узкие проходы — идеальные места для простых действенных ловушек, чтобы эти хвалёные латники в своих железных консервных банках почувствовали себя очень неуютно.
Главное — не дать им использовать своё численное преимущество. Растянуть их силы. Заставить их бояться каждого куста, каждой тени. Превратить их победный марш по нашей земле в сущий ад. Да, это будет не классическая битва стенка на стенку. Это будет война крыс против слона. Но, как известно, даже самый маленький комар может довести огромного слона до бешенства.
Я провёл пальцем по извилистой линии Чёрного Ручья. Да, здесь. Именно здесь всё и решится. И у меня есть всего три дня, чтобы подготовить барону Волконскому и его бравой дружине такой «тёплый» приём, чтобы они его надолго запомнили. Если, конечно, выживут, чтобы было кому помнить.
Не успел я толком насладиться первыми, робкими проблесками надежды, как реальность решила снова дать мне под дых, причём в самом неприятном и предсказуемом виде. Оказывается, Борисыч был не единственным обитателем этого, с позволения сказать, «замка». И остальные его обитатели, как выяснилось, были далеко не так преданы идее «умереть с музыкой» и показать Волконскому, где раки зимуют. Скорее, они были готовы этих раков ему на блюдечке с голубой каёмочкой принести, лишь бы их шкуры остались целы.
Из каких-то дальних, пыльных закоулков нашего «родового гнезда», которое больше смахивало на заброшенную голубятню с протекающей крышей, на шум ультиматума и мои последующие оживлённые расспросы начали выползать… родственнички. Дальние, как мне тут же шепнул на ухо Борисыч, но, достаточно близкие, чтобы считать себя вправе совать свой любопытный нос в дела Рода. И, судя по их кисло-испуганным физиономиям, на которых читался весь спектр отчаяния, новости им ой как не понравились. Прямо скажем, вызвали у них коллективный запор.
Первой материализовалась тётка. Пожилая, сухая, как вобла, с поджатыми губами и глазами-буравчиками, способными прожечь дыру даже в каменной стене. Звали её, если память моего нового тела мне не изменяла (а она, зараза, начала подкидывать всё больше интересных деталей), Аглая Еремеевна, и она, вроде как, числилась учителем при мне. Она, видимо, успела крепко привыкнуть к власти и расставаться с ней не собиралась.
Следом за ней, неуклюже переминаясь с ноги на ногу и обильно потея, вылез двоюродный братец. Имя у него было какое-то цветастое и нелепое — Евлампий, но больше ему подошло бы прозвище «Трусливый Заяц» или «Мокрая Курица». Пухлый, рыхлый, с бегающими глазками и вечно влажными, липкими ладошками. Судя по всему, этот экземпляр тоже метил на какое-то «влияние» и «место под солнцем», хотя какое влияние может быть у человека, который боится собственной тени и чихает от сквозняка, я, честно говоря, не представлял.
Узнав об ультиматуме Волконских, эта сладкая парочка, да ещё несколько примкнувших к ним приживал и дармоедов, чьи имена и степень родства я даже не пытался запомнить, ибо мой мозг и так был перегружен, подняли такой вой и визг, что древние стены замка задрожали и грозили обрушиться нам на головы.
— Погибель! Это погибель наша! Конец всему! — заголосила тётка Аглая, картинно заламывая свои костлявые руки, хотя слёз в её сухих глазах я что-то не заметил. Актриса погорелого театра, не иначе. — Надобно немедля соглашаться! Отдать им всё, что просят, до последней нитки! Может, хоть жизни наши жалкие пощадят, смилостивятся!
— Да-да, тётушка, вы абсолютно правы! Мудрейшая женщина! — поддакнул Евлампий, вытирая со лба обильный пот рукавом своего засаленного, воняющего кислятиной кафтана. — Зачем нам эти земли у Чёрного Ручья? Одни хлопоты от них да налоги! А так… может, барон Волконский смилостивится… примет нас под свою могучую руку… будем жить тихо-мирно…
Ага, примет. Как рабов на плантацию. Или как живые мишени для тренировки своих огненных шаров. Или просто прирежет, чтоб не путались под ногами.
Они обступили меня, галдя. Обвиняли в безрассудстве, в том, что я, «сопляк неопытный, молоко на губах не обсохло», хочу погубить их всех из-за своей мальчишеской гордыни и упрямства. Требовали немедленно отправить гонца к Волконскому с изъявлением полной и безоговорочной покорности, слёзными мольбами о прощении и предложением лизать ему сапоги.
Я слушал этот балаган и во мне снова закипал гнев, который я испытал при виде наглого гонца Волконских. Кричать на них, вступать в перепалку — значило опуститься до их уровня. А этого я себе позволить не мог. Если я собираюсь здесь что-то изменить, мне нужно утвердить свой авторитет.