Слишком много «если».
Время утекало. Каждый час, каждая минута приближали нас к неминуемой гибели.
Смогу ли я? Чужак в этом мире, в этом слабом, чужом теле. Я устало потер виски, и зажмурился. И где-то на краю сознания всплыло воспоминание реципиента — яркое, отчетливое воспоминание. Короткий обрывок: отец склоняется надо мной, в его руке — странный, пульсирующий кристалл, и слова:
— Помни, сын, твой истинный дар… не в целительстве…
Глава 3
Борисыч кинулся выполнять мои странные приказы с неожиданным рвением. Спустя какое-то время, во дворе нашего замка, который больше напоминал укреплённый курятник, начало собираться «войско». Зрелище было то ещё. Кучка мужиков, от которых за версту несло безнадёгой.
Дюжина, может, чуть больше, крестьян из ближайшей деревеньки. Вооружение — песня! Вилы, топоры, да пара-тройка увесистых дубин. Лица у всех — как у приговорённых к смертной казни. Смотрят исподлобья, переминаются с ноги на ногу.
К этой живописной компании примкнули два наших «ветерана» — дед Остап и Никифор-конюх. Старики держались чуть бодрее, даже ржавые мечи из ножен вытащили.
И вишенка — несколько худющих подростков, лет по пятнадцать-шестнадцать. Сомневаюсь, что они хотя бы курицу в своей жизни зарубили.
В общем, армия — обнять и плакать. Борисыч, стоя на импровизированном «крыльце», тихонько шепнул мне на ухо:
— Волконских-то, ваше благородие, почитай, сотни три будет, а то и больше. И латников у них не меньше трёх десятков. Это только те, кого гонец ихний привёл, а сколько ещё по лесам шастает — неведомо… Может, и все пятьсот наберётся, остальные-то у себя в замке.
Спасибо, старик, утешил. Я и без тебя примерно представлял расклад.
Я вышел вперёд. Толпа притихла, уставившись на меня. Я был невысок, худ, одет в простую рубаху и штаны. Спину я держал прямо.
Моя речь, и я это знал, кардинально отличалась от того, что они ожидали услышать. Никаких высокопарных завываний о «чести Рода Рокотовых» или о «верности сюзерену». Я не собирался кормить их байками про геройскую смерть.
— Мужики, — начал я по-простому. Они — не моя свита. И говорить с ними надо на их языке. — Ситуация, как вы все прекрасно понимаете, хреновая. Полная задница. Волконские идут сюда не для того, чтобы с нами чаи гонять. Идут нас уничтожить. Всех.
Я обвёл их взглядом.
— Те, кто думает, что можно отсидеться в погребе, откупиться последней коровой или вымолить пощаду — забудьте. Волконский — не тот человек, который проявляет милосердие. Для него мы — мусор. Сдача для нас означает одно из двух: либо долгое и унизительное рабство, либо быстрая, но не менее унизительная смерть. — Память этого тела подсказывает мне, что с побеждёнными здесь особо не церемонятся. — Вас такая перспектива устраивает? Гнуть спину на этого ублюдка до конца своих дней?
В толпе прошло какое-то движение, кто-то недовольно заворчал. На их загрубевших лицах страх борется с подступающим гневом. Это уже хорошо. Гнев — гораздо лучшая мотивация, чем отчаяние.
— Я не буду вам врать и обещать золотые горы, — продолжил я. — Шансов у нас мало. Они сильнее, их в разы больше, у них лучше оружие. Но это не значит, что мы должны покорно лечь и ждать, пока нас перережут.
Я сделал паузу.
— У нас есть три дня. Есть возможность выжить. Мы не будем стоять здесь и ждать, пока они придут и сожгут нас. Мы встретим их там, — я кивнул в сторону Чёрного Ручья. — На нашей земле. И мы заставим их заплатить за каждый шаг по ней. Кровью.
Недоверие в их глазах борется с любопытством. Так и читалось: «что задумал этот мальчишка?»
— Мы будем использовать ловушки, — я начал излагать ту часть плана, которая касалась их непосредственно. — Мы будем устраивать засады в лесу. Мы будем бить их там, где они не ждут. Мы будем использовать каждый куст и овраг. Каждый из вас сможет внести свой вклад. Даже самый слабый. Вы будете защищать не «честь Рода Рокотовых», а свои дома, своих жён, своих детей. Вы будете сражаться за то, чтобы выжить.
Я говорил с ними на равных, в моем голосе была тональность человека, который знает, что делает. Я не обещал им лёгкой победы, а предлагал им тяжёлую, опасную, кровавую работу.