Верховный Инквизитор Валериус поднял голову от разложенных на столе пергаментов. Его движение было медленным, лишенным суеты, это было движение человека, чьи мысли и действия подчинены непоколебимому ритму. Он был иссушен, словно пустынный ветер выдул из его тела все лишнее, оставив лишь кожу, кости и стальные сухожилия. На желтом лице, под сеткой тонких морщин, выделялись только глубоко посаженные глаза. Они горели холодным огнем абсолютной, непоколебимой веры. Для Валериуса не существовало оттенков серого — лишь ослепительная белизна божественного порядка и смоляная чернота ереси, лишь чистота Империи и гниль, разъедающая ее изнутри. Он не судил, он ставил диагноз. И почему-то всегда один и тот же: пораженную ткань следовало иссечь. Безжалостно. Окончательно. Он искренне считал себя лекарем, скальпелем в твердой руке Императора и в деснице самого Единого.
Перед ним лежали донесения. Плотный, пахнущий дорожной пылью и сургучом отчет графа Вяземского соседствовал с более тонкими, анонимными листками, доставленными лазутчиками. Валериус не сомневался в их подлинности — его информаторы редко ошибались. Он перебирал документы длинными пальцами, и обрывочные сведения, слухи и факты складывались в его сознании в единую, безупречно логичную и оттого еще более чудовищную картину болезни.
В глухой северной провинции, на задворках цивилизованного мира, появился гнойник. Молодой барон вдруг проявил себя с необъяснимой, противоестественной силой. Начинающий гнить Род, чьи магические способности едва позволяли заговаривать зубную боль, вдруг обрушил на соседа мощь, сопоставимую с умениями выпускников столичной Академии.
Валериус пробежал глазами строки допроса одного из выживших воинов Волконского. Тот, трясясь от ужаса, лепетал о «жалящем рое, исчадиях бездны, что высасывали жизнь», о «тенях, обретших плоть и преследовавших его товарищей». Простой солдат мог принять за чудо уловку, но для Инквизитора это были симптомы. Отчетливые признаки применения запретной магии — демонологии или, что еще хуже, некромантии, играющей с самой тканью жизни и смерти.
Далее. Возрождение проклятого артефакта. Фамильный меч Рокотовых, веками лежавший в склепе как памятник былому позору и упадку, вдруг воссиял. Магическое эхо этого события, по донесениям церковных наблюдателей, было подобно крику в тишине — мощное, чистое, но совершенно чуждое гармонии мира. Воскрешать проклятое — значит идти против воли Единого, значит, черпать силу из запретного источника.
И, наконец, логичный итог этого пути во тьму. Хладнокровное, вероломное убийство главы союзного Рода. Барон Шуйский, оплот порядка в тех землях, был устранен. И этот акт, отбросивший провинцию на грань полномасштабной войны, был закономерным проявлением хаоса, который всегда следует за ересью. Чернокнижник Рокотов, опьяненный своей новой силой, начал пожирать мир вокруг себя, сея смерть и раздор.
Политика? Интриги Орловых, о которых намекал в своем отчете осторожный Вяземский? Это все пена, рябь на воде. Валериус смотрел глубже, в самую суть. Он видел борьбу Порядка и Хаоса. И этот барон Рокотов был опухолью. Метастазом, который, если его не вырезать немедленно, даст новые ростки по всему телу Империи.
Валериус отодвинул от себя пергаменты. Решение было принято. В уголках его тонких губ залегло подобие удовлетворения. Это не будет карательная экспедиция, устроенная по прихоти обиженных лордов. Акт очищения.
Он поднялся и подошел к маленькому алтарю в углу кельи, где стоял единственный символ его веры — простой железный меч, пронзающий весы. Он коснулся холодного металла.
— Воля твоя свершится, — прошептал он, обращаясь не то к своему богу, не то к своему Императору.
Он, Валериус, станет этой волей. Он еще не знал, и не мог знать, что идеальный инструмент тем и хорош, что ему все равно, чья рука сжимает его рукоять. И его собственная рука уже давно покоилась в чужой, невидимой перчатке.
Походный лагерь Инквизиции двигался на север, подобно медленно ползущей тени. Черные шатры, черные доспехи гвардии, молчаливые, сосредоточенные лица. Все в этом лагере было подчинено единой воле, единой цели, и эта воля была сосредоточена в центральном шатре.
Внутри шатер был так же аскетичен, как и монастырская келья Валериуса. Железная походная кровать, складной стол, заваленный картами и свитками, да пара грубых табуретов. Единственным живым существом, кроме самого Инквизитора, здесь был его личный секретарь и архивариус — Брат Иеремия.