Толик тоже был здесь и листал словарь.
Федор вытер сапоги о пушистый мат из оческов манильского троса, искусно сплетенный Жигуном, выпил кружку пахнущей железом воды из бачка и сказал:
— Свежеет. Не даст работать.
— Ничего, — отозвался Степан. — К борту "Таймыра" пришвартуемся, он закроет от волн. Да и утихнет еще, пока дойдем.
Продолжая прерванный разговор, спросил Толика:
— Ну зачем мне твой французский? Это тебе или вот Федору. Отслужите — учиться пойдете. А я в колхоз вернусь, на комбайн. Мне машину знать надо, а не какие-нибудь там аля-тру-ляля. Я бы с Мухтаром поменялся местами.
Он кивнул на переборку в машинное отделение, где работал двигатель, похрюкивая как поросенок. (Выхлопной патрубок временами скрывался под волной.) Степан мечтал быть мотористом.
— Ну а вдруг в колхоз приедут французы? — не отступал Толик. — Делегация. А ты им на чистом французском: "Бонжур! Простите, вы говорите по-французски?"
Степан захохотал, показывая плотные, в линеечку, зубы.
— Если приедут, я им и на русском что надо растолкую. После войны русский язык во всем мире понимать станут. Дай-ка доместик.
Толик подал кусок прорезиненной ткани, намазанный клеем.
— Мне бы свой как следует знать, — продолжал Степан. — А то вот, к примеру, просто жареный карась через одно "н" пишется, а если в сметане жаренный — то через два "н". Ну, а в масле с луком зажарить — сколько "н" надо? Так и карася не захочешь!
Степан прихлопнул заплату на водолазной рубашке, полюбовался, вздохнул:
— Как вспомню колхоз, так сердце застучит. Стоишь, бывало, на комбайне, как на капитанском мостике. Красота!.. Не верится даже, что это было.
Степан затуманенно поглядел в иллюминатор.
— Будто сто лет назад. — Тихо улыбнулся. — Комбайнеры — те же моряки. К качке привыкшие. Ты видел, чтобы меня укачивало?
— Нет, — признался Толик.
— И не увидишь.
— Охотно соглашусь: по заливчику все время шлепаем. Где укачаться?
— Почему все время? Зачем так говоришь? — спросил Мухтар, открыв дверь и присаживаясь на корточки у комингса. — Дайте затянуться. На минутку выскочил. Совсем уши опухли без курева.
Он прислушался к работе мотора, удовлетворенно улыбнулся.
— Во, Мухтар! — обрадовался Степан. — Скажи ты им, что такое степь! Что они понимают — городские жители!
— Ай, степь!.. — мечтательно закрыл глаза Мухтар и покачал головой. — Лучше нет земли! Тюльпан цветет — степь, как молодая кровь; отары — как море, акын поет — песня летит, как ветер летит, далеко слыхать. Вот что такое степь! Ну, дайте курнуть-то...
— Кобылячье молоко, верблюды, вонючие юрты... — добавил Женька.
— Зачем обижаешь казаха? — побледнел Мухтар. — Кумыс — хороший напиток. Казахстан — богатый край, красивый край, широкий. Беркут летит от юрты до юрты — устанет, конь скачет — пристанет, джигит — нет! Джигит песни поет, джигит отары пасет. Лучше нет края! казаха?
Мухтар ушел, так и не покурив.
— Ты чего? — угрожающе спросил Степан.
Женька не ответил. Неуловимым движением губ он перебрасывал из одного угла рта в другой наборный из пластмассы и алюминия мундштук.
— Каждый свое любит, — сказал Толик. — Мухтар — степь, Жигун — сады на Днепровщине, а я вот город люблю: шум, толкучку на тротуарах... Вечером после дождя асфальт блестит, огни отражает. Идешь по огням, как по звездам, наступил — нету, оглянешься — опять огни переливают, подмигивают... Автобусы фыркают, музыка в парке, смех... Неужели там и сейчас так? Странно!..
Ребята размечтались о доме, о том, как вернутся в родные края после победы.
— А я на гражданке в торговый флот подался, — неожиданно сказал Женька. — По белу свету пошляюсь. Индия, Рио-де-Жанейро! Сегодня — здесь, завтра — там. "Торгаши" — вольные птицы. А одеты! Курточки из Сингапура, ковбоечки из Лос-Анджелеса...
— Сигаретками приторговывать не думаешь после "загранки"? — спросил Степан.
— Нет, не думаю, — холодно ответил Женька, — хватит деньжат и без этого. Если, конечно, другие не придумают, как очистить карман у кореша.
— А ты без намеков, — предложил Степан.
— Могу и без намеков. На всех "коробках" благодарят тебя за патриотическое выступление на комсомольском собрании.
— Ты тоже голосовал "за", — сказал Степан. — Теперь отрабатываешь задний ход?
— Что я, дурак? —Не хватало еще голосовать "против".
— Вот ты какой?
— А ты думал какой? — прищурился Женька.
— В том-то и дело, что тебя не сразу схватишь. Скользишь ты, как змея, — медленно проговорил Степан. — Ты из тех, что других подталкивают, а сами за спинами прячутся. Помнишь соль? Ты подтолкнул, а сам в сторонку. Мешочек свой Генке Родимцеву подсунул: мол, ранки на руках, как бы не разъело. Он сдуру и набрал тебе, да и все мы под твою дудочку заплясали. А если бы судить стали за грабеж? Ты бы ручки умыл, в холодке бы остался. Темная у тебя душа.