Мотор заглох. Катер закачался на собственной волне.
— Рус, сдавайт! — разрубил тишину металлический голос. — Мы не будьем штреляйт!
Из рубки катера вышел Василь Жигун. На мгновение он задержал взгляд на субмарине.
Она приближалась.
Жигун наклонился над люком в машинное отделение, что-то сказал. Из люка выглянул Мухтар и в ответ безнадежно махнул рукой. Старшина снова что-то сказал, и в узких антрацитовых глазах казаха плеснулся ужас, а Жигун быстро прошел на корму и глухо приказал:
— Построиться!
Подчиняясь приказу, Федор шагнул в строй.
Субмарина приближалась...
Жигун вынул из кобуры наган — единственное оружие на катере. Разжал белые губы:
— Здесь полный барабан...
Старшина оглядел строй, и Федор заметил, что он задержал взгляд на Бабкине, — тот немо хватал воздух широко раскрытым ртом, и рот чернел провалом на помертвевшем от страха лице.
— Прощайте, други!..
Жигун рывком поднял наган к виску.
У Федора зашевелились волосы, и он в мучительном оцепенении ждал короткого глухого щелчка. Но выстрел прозвучал неожиданно громко, так, что содрогнулась палуба. И только в следующий миг Федор понял, что это не выстрел, а вновь заработал мотор. Он увидел, как дернулись сурово спаянные губы и ручьи пота потекли по белому лицу Жигуна. Старшина какое-то мгновение стоял с поднятым наганом, прислушиваясь к работе мотора, и вдруг скачком бросился на нос катера, крикнув:
— Все в рубку!
И вот он уже врубил телеграф на "Полный вперед!", и из машинного отделения Мухтар ответил звонком "Есть полный вперед!" Жигун, намертво сжав штурвал, круто развернул катер и направил его прямо на субмарину.
Жигун шел на таран.
Цепенея от мысли, что вот сейчас удар, треск — и... Федор на миг крепко сжал веки и едва удержался на ногах, так неожиданно катер круто покатил вправо на борт. И еще не раскрыв глаза, услышал визгливый, срывающийся крик:
— Куда? Куда ты?..
Женька Бабкин рвал из рук Жигуна штурвал. Полные звериного ужаса глаза вылезли из орбит.
— Все равно попались. Хоть живыми останемся!
Степан ударом кулака отшвырнул Женьку в угол.
Но то быстро, по-кошачьи, вскочил и снова бросился к штурвалу, что-то бессвязно крича.
Степан еще более страшным ударом опять сшиб его:
— Убью, гад!..
Женька больше не поднялся. Поскуливая, он забился в угол и крепко зажал голову руками. Степан шагнул к Жигуну и встал плечом к плечу. И сразу же рядом со Степаном встал Толик. Федор шагнул к ним. Жигун уже выправил катер и шел прямо на субмарину.
Немцы с возрастающим удивлением наблюдали за катером, о чем-то переговаривались и вдруг засуетились возле пушки.
И Федор с беспощадной, всеобнажающей ясностью осознал, что это последние секунды его жизни. Федор смотрел на врагов и видел их маленькими, очень маленькими, как в перевернутый бинокль. Он отвернулся. Он не хотел больше видеть врагов. Чувствуя узкое твердое плечо Толика, Федор смотрел вдаль — туда, где была видна светлая береговая полоска.
Ослепительное солнце вспыхнуло перед глазами, горячая тяжелая волна захлестнула сердце.
Проваливаясь куда-то в черную пучину, Федор еще успел почувствовать, как злые осколки рвали его одеревеневшее, вдруг ставшее чужим тело...
Субмарина в упор расстреляла катер и поспешно погрузилась в море: со стороны Кильдина шли наши "морские охотники".
Боль сковывала все тело, страшная, парализующая. Сквозь знобящий туман Федор окинул пустынную багрово-серую стынь и не сразу понял, где он и что с ним. Он захлебнулся от мелкой накрывшей волны, судорожно закашлялся, и это окончательно привело его в себя.
"Жив?!"
Мысль, что он случайно не погиб и теперь каким-то чудом держался на обломках, вошла в мозг зазубренным осколком. Следующей мыслью было: "Где ребята?"
Вокруг безмолвное море.
Смертная тоска смяла сердце. Как о чем-то постороннем подумал о собственной гибели, но тут же заставил себя: "Плыть!"
Первое же движение горячей болью прожгло всего насквозь, как выстрел. Изорванное, искалеченное тело не подчинялось.
"Плыть! Плыть!.."
Сжав зубы, Федор заставил себя сделать гребок, и перед глазами пошли кровавые круги. Усилием воли Федор вернул себе ясность сознания. Ног он не слышал. "Перебиты", — мелькнула мысль. Правая рука висела чужой, ненужной. Оставалась одна левая... "Плыть!"
"Раз! Еще гребок!.." — отсчитывал Федор, вкладывая в работу уцелевшей руки всю силу, всю любовь к жизни, к погибшим друзьям, всю ненависть к врагам.