А еще в ней самой приоткрылось что-то совершенно новое.
Она думала о Вагнере, вызывала в памяти его голос и черты лица.
Видела силуэт, нарисованный воображением — разворот широких плеч, безукоризненно сидящие пиджаки и джемперы на идеально сложенной фигуре. Закрытый, холодный, невозмутимый. Вампир. Но…
Но что-то было в нем, возможно, какие-то проскальзывающие крупицы, оставшиеся от прежней человеческой сущности, и именно их она принимала за нечто настоящее. Может быть, грубо оторванная от привычной жизни, Фреда просто обманывалась, инстинктивно тянулась к чему-то, как потерянный ребенок. А Вагнер был единственной ниточкой, связующей ее с миром. Единственный, с кем она вообще могла поговорить…
Еще она думала о высоком длинноволосом вампире, которого встретила в ночь посещения заброшенной усадьбы. Он странно повел себя, исчез, едва услышав ее имя. И встретился тогда, когда она нашла свой Custos. Одно с другим вряд ли было как-то связано, но Фреда почему-то была уверена, что связь имелась.
Складывая и вычитая, переставляя и выстраивая так и этак все последние события, девушка все больше убеждалась, что в этом всем существует некая гармония, имеется смысл, который был ей пока не ясен.
Размышляя, Фреда брела от берега фьорда, миновала дом и двинулась к заснеженной равнине туда, где поодаль сплошной темной грядой протянулись ели. Она снова шла, проваливаясь в снег, чувствуя, как он попадает в сапоги, тает…
Фредерика почти дошла до чернеющей в ночи полосы леса, когда увидела, как впереди, подобно лампочкам в мигающих гирляндах, стали попарно загораться огоньки. Два, шесть, десять…
Их становилось больше и больше с каждым мгновением, и Фреда поняла, что это никакие не огоньки, а глаза. Хищные, сверкающие в ночной темноте глаза диких зверей — волков, цепью выстраивающихся вдоль деревьев. Они выходили из зарослей, останавливались и смотрели на человека, не двигаясь и не издавая звуков.
Фреда тоже остановилась и без страха наблюдала за образовавшимся на границе леса строем крупных мощных животных. Диких и опасных. Но она совсем их не боялась.
«Они не причинят мне вреда», — уверенно подумала она, кладя руку на грудь и плотнее прижимая через куртку к телу Custos.
— Вы не тронете меня. Вы здесь не для этого, — прошептала она одними губами, неотрывно глядя на волков, которых было уже не меньше двух десятков.
Словно в ответ на ее тихие слова несколько животных чуть склонили свои гордые головы, издавая тихие звуки, похожие на ворчание. Остальные просто стояли, затем развернулись и стали удаляться обратно в лес. Последним ушел один из самых крупных волков, но перед тем как скрыться в темных зарослях, задержался и оглянулся, бросив на девушку взгляд горящих в ночи глаз.
Фреда, с трудом вытягивая из сугробов ноги, вернулась к дому. Стоя на крыльце и игнорируя холод, пробирающийся во вновь промокшие сапоги, опять достала телефон и решительно нажала кнопку быстрого набора.
— Вагнер? Я хочу вернуться, — сказала она.
… Осторожно, словно боясь повредить, он отложил телефон на стол, и некоторое время смотрел в одну точку перед собой.
Она хотела вернуться, но само по себе это желание ничего особенного не означало, ведь люди (и не только люди) со слепой покорностью не смирялись с ситуацией, подобной той, в которой оказалась Фреда. Они бунтовали, спорили, пытались торговаться или всеми способами противостоять обстоятельствам. И мало кому из людей (а тем более молодых людей) понравилось бы коротать время в одиночестве, да еще и в праздничные дни.
Главное было то, КАК она это сказала. Искренне, уверенно, словно не стерпит никаких возражений, найдет способ вырваться из заснеженного «плена» и самостоятельно добраться до Праги. Поставила перед фактом, а не просила позволения.
Фреда готова вернуться, а он не был готов к ее возвращению, хоть и хотел ее увидеть. И так болезненно и бесспорно было это желание, что мешало мыслить и существовать в прежнем режиме.
Необходимо, чтобы все прошло, испарилось, перегорело, как бывало много раз за семь столетий, но на этот раз все иначе. Сейчас разум, тело и почти истлевшие волокна, оставшиеся от некогда живой души ожили неведомо где хранящейся памятью. Не смутным человеческим дежа-вю, когда казалось, что нечто подобное уже переживалось и ощущалось. Нет, это были конкретные и однозначные ощущения, означавшие что-то до боли знакомое. Совсем, как в его человеческой жизни, когда он был не один и чувствовал себя счастливым.