Могло не быть никакой боли, но Кирк выполнял приказы.
Я была единственной, кто нарушал правила. Мне приходилось медленно разбираться с каждым клочком своего здравомыслия, если что-то не позволялось.
Кирк предупредил, что он единственный мой союзник. Он признался, что причинит мне боль. Принудит меня. И он был единственным, кто говорил правду.
Я пообещала, что сделаю всё, что он скажет, если он защитит меня, умоляла его оставить меня и не отдавать другим. Он выполнил свою часть сделки. Преступник выполнял данное им слово лучше, чем это делала я.
Интересно, как это меня характеризует?
Так же меня интересовало, что означают мои мысли о том, чтобы уступить?
— Как много ты подслушала? — спросил Кирк, наблюдая за мной краем глаза и поглощая пищу. Он знал, что я не спала. Солгав и сказав, что слышала только конец разговора, я могла попасться на лжи, если он знал обратное.
— Я проснулась, когда ты говорил Майлзу «спасибо».
Я посмотрела вниз на змею на его руке — без сомнения являющуюся причиной моего кошмара.
— Прости, — прошептала я.
— Твоей спине нужно время, чтобы зажить. Потом мы начнём сначала. Ты получишь шанс начать с чистого листа.
— А если я снова облажаюсь?
— Когда сделаешь… — он вздохнул. В нём что-то изменилось. Он выглядел измученным. Говорил устало. — Мы начнём снова.
Мы доедали в тишине, и я съела столько, что мой живот мог вот-вот лопнуть, что было не слишком хорошей идеей, учитывая мои намерения лечь и вернуться ко сну, а сделать это на спине я определенно не могла.
Я расположилась напротив спинки дивана, в то время как Кирк убирал остатки еды. Когда он закончил, то снова сел рядом со мной и провёл большим пальцем по моему подбородку.
— Я знаю, что ты сильная девушка, и что всё внутри тебя говорит тебе сражаться. Я не говорю о том, что ты должна игнорировать это, просто будь умнее.
— Как? Как я должна пользоваться этим призывом к борьбе?
— Оставаться живой. Иногда это означает не говорить того, о чём думаешь и делать то, что тебе сказано.
— Это не борьба.
— Ты ошибаешься. Иногда единственный способ победить — оставаться в живых и не сломаться. Если продолжишь сражаться как раньше, ты сломаешься.
— Возможно, я уже сломлена.
Кирк покачал головой и положил подушку рядом с ногами.
— Ты не сломлена.
Он жестом указал мне лечь поперёк его колен.
— Я не нуждаюсь в твоей заботе.
— Ты не хочешь, чтобы я о тебе заботился. Веришь или нет, но это то, что я делаю с того момента, когда ты здесь оказалась. Если бы я этого не делал…
— Не говори этого. Я бы…— я вздохнула. — Я буду держать рот на замке.
Я проползла через его ноги и уронила голову на подушки, которые он разложил. Моё тело расслабилось, и я потянула спину, вздрогнув от боли.
— Пока я не могу наложить ещё обезболивающей мази.
— Я в порядке, — выдавила я, делая медленный вдох. — Всё будет хорошо, когда я улягусь.
Он натянул одеяло, укрывая меня до талии.
— Разве тебе не надо работать?
— Да, именно это я сейчас и делаю.
Он провёл по моей спине под нижним из шрамов и начал массироваться бёдра и ноги.
Я сделала глубокий вдох и расслабилась. Во всяком случае, находясь в таком положении, не было риска скатиться на раны. Также это ощущалось по-детски — ждать, что он будет заботиться обо мне и залечивать раны.
Я не заснула, но лежала молча, пока не село солнце и в комнате не потемнело. Я боролась с собственным телом и разумом. Меня преследовало чувство абсолютного одиночества, не с кем было поговорить о своих чувствах или спросить всё ли я делаю правильно. Мне приходилось заглядывать внутрь себя в поисках ответов и это ужасало.
Кирк тихо сидел со мной, потирая ногу или поглаживая по голове, если я начинала извиваться, пока боль снова не утихала. В противном случае он не двигался, позволяя мне использовать своё тело для моего комфорта.
— Спасибо, Хозяин, — прошептала я.
Он сжал заднюю часть моего бедра.
— Спасибо за то, что вернул меня сюда и сидишь со мной.
Я ненавидела, что произносила эти слова, но не потому, что это не было правдой. Я действительно ценила всё это. Я ненавидела их за то, что они со мной делали. Они делали меня принадлежащей ему, привязывая к нему, за неимением другого выбора.
Мои разум и душа были готовы признать, что в какой-то степени я нуждалась в нём, жаждала его внимания, потому что это было всё, что я имела. И это всё, что у меня будет. Мне отчаянно нужно было прекратить думать.
— Как ты думаешь, насколько болезненно будет принимать душ?
— А насколько тебе больно двигаться?
— Слишком.
— Тогда умножь всё в десять раз.