Я вглядываюсь в лица прохожих, стараясь угадать по ним мысли спешащих (мелкие служащие, интеллигентики), слоняющихся без дела (еще ничего не знающие о всенародном учете бродяги), степенно идущих (буржуазия средней руки). Есть среди них и особая категория, которая определяется при наличии известного опыта: тайные агенты, уже осуществляющие тотальный учет. Но, боюсь, что большая часть из них осталась для меня нераспознанной.
Я был почти у места, где можно было сбросить личину гуляющего и помятого пижона, как мне пришлось пережить несколько неприятных минут. Внезапно послышался вой сирен машин стражей, раздался топот солдатских ботинок. Группы автоматчиков в серых шлемах высыпались из бронетранспортеров и броневиков, перегораживая улицу. Противный холодок пополз по спине. Неужели они меня засекли? Солдаты врывались в дома, выбегали обратно и быстро продвигались к тому месту, где стоял я. Медлить нельзя было ни секунды. План города разом возник в моей голове. Проскочив двор ближайшего дома, я перемахнул несколько заборов и помчался по улице Слепой.
Улица Слепая — грязное, вонючее место. Она идет параллельно двум другим, на которые выходят фасады домов, а их "зады", лишенные окон, и образуют улицу Слепую. Сюда, на непроезжую и трудно проходимую территорию круглый год вываливаются отслужившие свою сверхдолгую службу вещи, выливаются помои; сюда же жители выбрасывают пустые бутылки, жестянки из-под консервов, дохлых кошек; здесь же пасутся бездомные собаки, страшно тощие.
Зато встреча с "голубомундирниками" здесь маловероятна. Ближе к площади Слепая улица стыковалась с Разбойной щелью.
— Лам! — уверенно позвал я и вышел из укрытия.
— Да здесь я, — отозвался он, подходя. — Бочка тут, за углом.
— Твое дело сделано. А дальше уж я сам...
— Сам с усам... Пошли вместе. Если что, я тебя конвоирую.
Едва я выкатил бочку на оживленную улицу Временную или Временную, тут сейчас ничего нельзя было понять, как он заорал на меня вполне натурально:
— А ну, пошевеливайся, дохлятина! Вперед и жива-а!.
Нам предстояло пересечь метров двести открытого пространства перед строящимся на площади зданием. Мало кто обращал на нас внимание. Катить бочку было нелегко, но я терпел, кроя про себя орбитуралов, виртуалов, фундаменталов, а заодно и капралов. Пот начал заливать глаза.
И вдруг все разом стихло. Мы невольно оглянулись. Города не было! Как тогда, ночью, когда он спас Прова, брови Рябого озадаченно полезли на лоб, рука мгновенно достала пистолет.
— Ты что-нибудь понимаешь? — спросил он оборачиваясь.
— Шуточки без-образного, наверное.
Тут со стороны стройки, а она оказалась на месте, показался Гераклит Эфесский с надгробной плитой на спине, намного тяжелее моей бочки, спросил:
— Мар, сын гдомский, на кого ты катишь бочку?
Я поведал, радуясь передышке, и он проник в мой замысел, бросил плиту и покатил бочку вместе со мной. Вот, наконец-то, мы и перед незапертой, разумеется, дверью, в которую уже заходили с Провом. За ней — вторая, потом одностенный коридор с надписью: "Стой! Кто идет! Стрелять буду!"
— Центурион двадцать пятой когорты ордена Октавиана Августа и Краснознаменного триста шестьдесят второго отдельного гвардейского мотострелкового полка Ламиноурхио! — загнул Рябой.
Надпись погасла и не загоралась целую минуту. Компьютер обрабатывал информацию со скоростью миллиарда операций в наносекунду. Потом зажглось снова: "А еще кто?"
— Раб божий Мар с докладом к иудейскому царю Соломону о путешествии с Синая в Египет к ядреней Фене и примкнувший к нему Гераклит Эфесский.
Еще минута глубоких размышлений и снова: "А в бочке что?"
— Смазка для копий в вычислительном центре. Горят. Дымят.
Компьютер явно обалдел: "Проходи, не стесняйся!"
И мы вступили в Космоцентр. После улицы Слепой здесь сияла ослепительная чистота. "Ничего, устрою я вам тут профилакторий, — думал я, едва успевая за бочкой по дугообразным коридорам. — Будет вас и Вторжение и разложение". Мы поравнялись с пищеблоком. "Не сюда, не сюда!" — завопила в страхе надпись. Как раз сюда! Повар возвышался горой над котлами.
— Ты будешь первым, — приблизился к нему Рябой и двинул горчичным кулаком в животину по локоть.
Гигант рухнул и обложился. Не теряя ни секунды, я засунул в бочку шланг с надписью "Общий клистир" и надавил кнопку "Пуск". Больше всего я боялся сейчас, что компьютер сдуру отменит мою команду. Но насос сытно рявкнул и в считанные секунды выкачал 200 литров масла по назначению. "Пронесло", — с облегчением вздохнул я в прямом и переносном смысле этого слова. Да еще как пронесло!
Когда мы вышли в коридор прогуляться, там царило столпотворение. Людишки метались туда-сюда. И на фоне этой суеты я, неторопливый и спокойный, смотрелся потрясающе в своем когда-то новом и голубом костюме. Наступал момент истины. Под общую трескотню Космоцентр плыл в новые неведомые дали и времена. Надписи на дверях непрерывно и панически менялись: "Раздать всем аварийные горшки!", или "Не переводите добро на дерьмо". Но особенно мне понравилась одна, успокаивающая, философская: "Одно сущее ни что иное, как говно!"
Где-то с криками и грохотом кувалды срочно вводились в строй дополнительные площадя, но все равно их не хватало, и Космоцентр явно желтел, превращаясь во вселенских размеров сортир. Но вот раздались более упорядоченные крики, приблизились, и вдруг откуда ни возьмись заявился Фундаментал в изумительно белых штанах при такой-то всеобщей пачкотне.
— Ма-р-р-р! — издалека зарычал он. — Я все знаю. Это ваших рук грязное дело! Заточу! Замурую! — Но увидев Рябого осекся и затих.
— А сколько будет дважды два? — ядовито спросил я.
— Это уж как вам понравится...
— То-то же...
— Но вы хоть осознаете, что натворили? За сто лет теперь не отмоемся. Дайте хоть совет какой-нибудь, намек, что ли...
— Выдать всем пылесосы. Но, думаю, вряд ли поможет.
— Вам все шуточки... Дискуссии отменить! Медцентр закрепить, заклепать! Забить всем кляпы в ж...! Что делать, что делать?
Он был явно на грани срыва, что-то еще бормотал невнятное трясущимися губами и стал белее своих штанов.
— Иван Иванович, а почему вы уклоняетесь от всеобщей клистиризации? — строго спросил Гераклит из Эфеса. — Оторвались от народных масс, а еще меня кидать снег заставляли и жилья лишили.
— Вопрос поставлен корректно, — подтвердил я, — Отвечайте философу.
— Да я... Да мы... С Галактионом, конечно...
Рябой шмальнул из пистолета в потолок, и все дроби с Маргинала осыпались через штаны, после чего брюки приобрели тот же вполне отчетливый желтоватый оттенок.
— Так-то лучше, — деловито заметил Лам.
Фундаментал пошатнулся, схватился за дверь, и она тотчас отреагировала надписью: "Кусай локти, твою ...!"
— Ну, вы у меня еще поскользнетесь, — шипел он в ярости. — Вам отсюда не выбраться... В дерьме утоплю...
— Выкидывайте желтый флаг, милейший, — подвел я итог. — Ваш любимчик, виртуальный человечище, подвел к Космоцентру канализационную трубу от дома с бесконечным числом подъездов и квартир. Последствия легко предсказуемы. Перегруженный Центр даст крен вправо и ничто его уже не выправит. Смоет к чертовой матери!
Мы оставили Фундаментала в глубокой прострации и двинулись к выходу, выхода не было. Мир рушился. Встретился Платон, кажется, осознавший, что он бессмертен, с горькой усмешкой на губах. Мелькнул без-образный до боли знакомым лицом. Все проваливалось сквозь землю. А тех, кого земля не принимала, возлагали в мавзолеи. Абсолютная чернота оглушила и ослепила меня.