И когда он шутливо схватил меня поперек туловища и бросил в песок, когда я еще летел, а тело мое соображало, как бы шмякнуться помягче... я увидел белоснежный корабль, беззвучно плывущий вниз по течению. Я упал и разинул рот от удивления.
— Что, ушибся? — спросил Пров.
Я только глотал воздух и показывал рукой за его спину. Пров молниеносно обернулся, готовый к любой неожиданности. Но и он обомлел.
Белый, двухэтажный, с людьми, облепившими борта, с чуть наклоненной трубой, с якорем в носовой части и какими-то надстройками над вторым этажом, он выплыл словно из сказки, сам сказочный и невесомый. И люди являли на нем собой смешение карнавала. Белые плащи, фраки, серые хитоны, средневековые панталоны, кружевные рубашки, гимнастерки, толстовки, френчи. Здесь можно было увидеть все.
Они молчали. Я запрыгал по берегу, крича что-то приветственное, вроде: 'Эгей! Ля-ля! А-у-у!" Они молчали. Пров помахал им рукой. Они стояли и молчали.
— Невежи или что-то произошло? — спросил я сам у себя.
— Он неуправляем, — сказал Пров. — Он просто плывет по течению.
Люди молчали.
— Давай в лодку! — крикнул Пров и бросился стаскивать в воду наш утлый челнок.
Оттолкнувшись, он прыгнул и схватился за весла, я вскочил на корму, лодка черпанула воду и пошла. Мы еще могли нагнать белый корабль, но с него вдруг прозвучала автоматная очередь и прошила воду метрах в десяти перед нами.
— Стреляют! — крикнул я. — Стой!
Пров заработал одним веслом и лодка развернулась против течения.
— Что случилось?! — крикнул Пров в сторону белоснежного корабля.
Они молчали. Тогда Пров развернул лодку к кораблю и через два гребка автоматная очередь снова остановила нас. Корабль проходил мимо. И теперь нам его уже было не догнать.
— Там же край, ничто! — крикнул я. Лодка крутилась на одном месте и ее лишь чуть сносило вниз. — Они что, не понимают?
— Кажется, они все понимают, — сказал Пров, но попыток догнать белоснежный корабль больше не делал. — Провидение, — добавил он.
— Что?
— Этот корабль называется "Провидение".
Теперь и я обратил внимание на большие золотистые буквы. Корабль величественно и безмолвно проплыл мимо, оставив по левому борту небольшой баркас с четырьмя людьми.
— Узнаем у них, — сказал я и заткнулся. Двое сидели на веслах, а двое угрожающе подняли автоматы. Пров несколькими сильными гребками вынес лодку на песок острова.
— Собираемся. Бросай все в лодку! Потом оденемся.
Пров снова сел за весла, я толкнул корму. Пров греб, не оборачиваясь, а я видел, что те четверо уже причалили к берегу и теперь расположились возле нашего мотоцикла. Баркасик, видимо, им был не нужен, покачавшись возле берега, он медленно поплыл по течению.
— Что будем делать? — спросил я. — Они возле нашего мотоцикла.
— Не знаю. Да только среди них твой старый знакомый.
— Где? — удивился я и действительно разглядел Рябого.
Когда наша лодка причалила к берегу, Рябой уже ждал нас, развалясь на сочной траве в непринужденной позе.
— О-о! Голубки! К чему бы такие частые встречи?
— Здравствуй, Ламиноурхио! — приветственно поднял руку Пров. — Вижу, тяжела солдатская доля.
— Ну-ну. На грани ходишь!
— А ты, значит, других за эту грань сплавляешь.
— Я лицо подчиненное. А вот ты слишком свободен, по-моему.
— Ясное дело. Деньги не пахнут.
— Поосторожнее, ты, умник. А то запахнешь у меня... Деньги... Откуда им быть у солдата? Я служу не из-за денег.
"Зачем он его дразнит? — подумал я, натягивая брюки и путаясь в штанинах. — Вот отберут мотоцикл, тогда мы за неделю до города не доберемся. Да и нужны ли им свидетели такого дела... Тоже вопрос".
— Ты что рубаху пятками рвешь! — заржал Рябой. — Не боись, не тронем.
— Да я и не боюсь, — соврал я. А на ноги я натягивал брюки, а не рубаху. Пров одевался не спеша.
— Так куда ты их сплавляешь и кто они? — продолжал допытываться он. — Если, конечно, это не военная тайна.
— А ты сам не догадываешься?
— Старею, — пояснил Пров.
— Тебе коротко объяснить или со всеми подробностями?
— Желательно покороче.
— Тогда слушай. Из Сибирских Афин выселяют всяких там философов. От них одна смута и разброд в умах. Сажают на корабли-времяносцы и... туда.
— Куда это — туда?
— А вниз по течению.
— В никуда, стало быть. Все же лучше, чем расстреливать, — согласился Пров. — Без боли.
— А я бы не смог всаживать пули в безоружных, — весьма некстати брякнул я.
— Сейчас ты у меня проглотишь язык! — вскакивая на ноги, заорал Рябой. Встреча, опять-таки из-за меня, принимала скверный характер. Разъяренный солдат, угрожающе хватаясь за кобуру, уже был от меня в трех шагах, и неизвестно, чем бы все кончилось, если бы не голос Прова:
— Хоронги таллада ок.
Рябой остановился, как вкопанный, медленно поворачивая луноподобный лик на этот громоподобный голос.
— Отец просил передать, — уже обычно пояснил Пров.
Послышался шум мотора. Через несколько секунд показался фургончик. Рябой и его напарники без лишних слов погрузились в него и укатили, не попрощавшись.
— Низверглись, — сказал Пров.
— Кто? — не понял я.
— Да философы в бездну... За какие такие грехи... Заводи. До города не останавливаемся. Направление знаешь?
— Знаю. — Передо мной были две дорожки примятой травы, а в голове — подробный маршрут.
69.
И вот на какой мысли поймал я себя. Мчимся мы с Провом на мотоцикле, выхлопные газы которого отравляют чистый воздух, созданный без-образным. Но нам нужно успеть во всем разобраться, у нас великая цель. Ничего особенного, если мы чуть подпортим атмосферу. Ведь пешком нам не дойти. Оправданы наши действия? В данном случае: да. А те, что сожгли атмосферу в двадцатом и двадцать первом веке? Может, у них тоже была неотложная цель? Успеть прибыть туда-то, срочно перевезти то-то... Ведь каждый из них в отдельности почти и не отравлял атмосферу, ну, разве что чуть-чуть. Океан и растения справятся. А они не справились...
Ах, да! Это ведь мы сейчас пытаемся что-то исправить! И ветерок относит выхлопные газы куда-то в сторону. За все надо платить? Надо! Да только чем?
К смешению стилей и времен Сибирских Афин мы уже, кажется, привыкли. Как быстро произошла адаптация! Знакомые здания проносятся мимо. Все чисто, прибрано. "Голубые мундиры" гонят толпу людей. На них никто не обращает внимания. И мы не обращаем. Пров изредка кричит мне в ухо: "Влево! Прямо! Вправо!" Ему лучше знать. Мы вкатываемся на большую площадь с зелеными газонами, клумбами цветов, асфальтированными дорожками, посреди которой расположено какое-то строящееся здание. Пров делает знак рукой и я припарковываю мотоцикл.
Пров соскакивает с седла, прохаживается, разминая затекшие ноги. Переминаюсь с ноги на ногу и я. Возле стройки происходит какой-то митинг, а самих строителей что-то и не видно. Может, обеденный перерыв?
— Что будем делать? — спрашиваю я.
— Не знаю, — отвечает Пров. — Искать.
— Будем искать, — соглашаюсь я.
Мы подходим к митингующим, прислушиваемся. Особых страстей не наблюдается. Человек сорок стоят, разинув рты. Вещает благообразный, крепкий еще, седой старик.
— Отец государства, — поясняет мне Пров. — Не знаю уж, какого, но здесь его именно так называют.
Старик говорит размеренно и торжественно, словно, цитирует самого себя:
— Главная и единственная цель Государства — насаждение справедливости.
— Беспощадное насаждение справедливости! — поправляет его невысокий лысый человек.
Старик скривил лицо, будто у него внезапно разнылся зуб, но ничего не возразил, помолчал чуток и продолжил:
— Справедливость есть мудрое равновесие всех сторон души, всех добродетелей души...
— И, следовательно, всех классов общества! — снова втерся лысый и невысокий.
— Что касается справедливости... — замялся старик. — Считать ли нам ее попросту честностью и отдачей взятого в долг, или же одно и то же действие бывает подчас справедливым, а подчас и не справедливым? Я приведу такой пример: если кто получит от своего друга оружие, когда тот был еще в здравом уме, а затем, когда тот сойдет с ума и потребует свое оружие обратно, его отдаст, в этом случае всякий сказал бы, что отдавать не следует и несправедлив тот, кто отдал бы оружие такому человеку или вознамерился бы сказать ему всю правду.