Я вздохнул.
— Да, — ответил Бахадуру. — Одна девочка, похожая на Тамару — обязательно!
…С утра стояли на стамбульском рейде. Ждали Фонтона. Я, Бахадур и Фалилей. Феликс Петрович объявился почти что сразу. Плыл к нам в сопровождении двух здоровяков.
Взобрался на палубу. Долго со всеми обнимался.
— А где Тамара Георгиевна? — удивился.
— Хандрит! — я не стал выдумывать что-либо.
— Ну, это мы быстро исправим! Зови её! Я договорился! Отвезут к брату!
— Вот, спасибо! — я искренне обрадовался.
Побежал, растолкал жену. Она быстро оделась.
— А не опасно? — все-таки спросил Фонтона.
— Ну, кроме Бахадура и двое моих сопроводят. Ни о чем не волнуйся. Давайте, давайте, — начал он всех торопить. — Времени не так много.
Тамара и Бахадур спустились в шлюпку. Я еще прощался с Фалилеем, который просто молча обнял меня и долго не отпускал.
— Ну, все, все… — Феликс Петрович мягко похлопал абиссинца по плечу.
Фалилей оторвался, улыбнулся мне своей кроткой улыбкой.
— Спасибо, Коста! Да хранит тебя Бог!
— Спасибо, Фалилей! Надеюсь, еще увидимся.
Лодка отплыла. Смотрели с Фонтоном ей вслед.
— Рассказывай, что случилось? Чего такие невеселые?
— Даже не знаю, с чего и начать! — усмехнулся я.
— Да, пали, как придется. Там разберемся!
— Ну, для вас, наверное, самое важное это то, что со мной едет Спенсер!
Хоть я и привык уже видеть ошарашенного и несколько растерянного Феликса Петровича, но все равно каждый раз испытывал удовольствие от того, что смог еще раз пошатнуть его железный пьедестал спокойствия. Фонтону потребовалось время, чтобы проговорить про себя все восклицания, как приличные, так и матерного свойства. Только после этого, выдохнув, он начал говорить.
— И где он?
— Практически не выползает из каюты судового врача. Глаза не мозолит.
— И что на этот раз? И главное — какого черта, Коста⁈ — все-таки Феликс Петрович не удержался.
Я рассказал всю лондонскую эпопею. Ничего не скрыл. Ни про Сашу и Вику, ни про Белла, ни про свой уговор со Спенсером, ни про «милость» Николая. Фонтон слушал молча, не перебивал. Смотрел на спокойную воду залива.
— Я же купил блокнот, чтобы за тобой записывать всякие твои словечки и прибаутки! — неожиданно начал Феликс Петрович. — Теперь думаю, что не блокнот нужно было покупать, а самую толстую из тетрадей. За тобой не прибаутки нужно записывать, а истории! Заделаться впору мне французом Дюма, который печатает в газетах романы с продолжением! Это же надо так умудриться! И за такое короткое время! Знал бы, предупредил, чтобы тебя на берег не выпускали! И что теперь мне прикажешь делать?
— А я еще вам кое-что расскажу, а вы там решайте! — улыбнулся я.
— Еще⁈ Мне, полагаю, нужно покрепче держаться!
— Лучше отойдем, чтобы в воду ненароком не свалились! — сказал уже серьезно.
— Ну, хорошо, — Фонтон пристально посмотрел на меня. — Давай прогуляемся.
Пошли мерять палубу шагами.
— Вы же знаете, Феликс Петрович, про то, что я представляю, что произойдет в будущем?
— Да, уже пугал пару раз.
— Я рассказываю, вы не спрашиваете: откуда я могу это знать. Будем считать, что сны мне снятся вещие.
— Договорились, — кивнул Фонтон.
— Ну, тогда… — я вздохнул: рубить, так рубить. — Через пятнадцать лет начнется страшная война с англичанами, французами и турками. И мы не будем к ней готовы.
Фонтон набрал воздуха.
— Может тебе не вещие сны снятся, а сказки кто нашептывает в ухо?
— Верить или не верить — ваше право. Мое право было пытаться хоть как-то… — я покачал головой. — У меня ничего не получается, Феликс Петрович. Как я ни старался, как ни стараюсь — все впустую. Ничего не могу изменить. Никто не слушает. Никто не верит. С Императором говорил, намекал. Без толку. Вот вам теперь открылся. И понимаю, что не можете поверить. Что и здесь выстрел будет, скорее всего, холостым. И, все-таки, все-таки, Феликс Петрович, хотя бы на мгновение заставьте себя поверить, что я прав! Просто, возвращайтесь к нашему разговору. Отмахивайтесь, но возвращайтесь. Мало ли. Я представляю ваше состояние сейчас. Будь на вашем месте, скрутил бы меня и сдал в психушку.
— Ну, это ты перегнул. И оказаться на моем месте тоже не выйдет. Слишком много пережили, — ответил Феликс Петрович. — Крутить не буду. Но и поверить, увы, пока не могу. Прости, Коста. Уж больно…