— Тебе не приходило в голову, кунак, что тут, на Кавказе, уже треть века не прекращается война. Не будь этих постоянных стычек, набегов, экспедиций, походов — и Грузия была бы совершенно иной.
С этим трудно было спорить. Следы войны были заметны на каждом шагу. Брошенные сожженные аулы, вырубленные сады. Где-то в этих краях погибли мои однополчане, которых изрубили джарцы, внезапно напав из-за деревьев. Их древняя столица, Закаталы, ныне была покорна. Стоявшая в ней крепость стерегла вход в ущелье, откуда приходили воровские партии лезгинов.
Майор Карганов, местный комендант, нас не порадовал.
— Уехали как час ваши ширванцы! Но не быстро идут. Офицеры верхами, а пехота ножками, топ-топ. Понесетесь догонять?
— Нам бы часок отдохнуть! — взмолился я. Долгая дорога от Алазани через вековой лес до предгорий большого Кавказского хребта изрядно нас вымотала.
— Вот и славно! Пошлю казака предупредить, чтобы вас дождались. А пока чаем вас напою.
За самоваром — заварка из китайской бурды, турецкая контрабанда — все разговоры майора свелись к ругани реформ барона Гана:
— Этот сенатор совсем не знает Кавказа. Тут народ простой. Привык все решать из-под сабли. Введение гражданского судопроизводства для местных обернулось бедой. Им не понять все наше крючкотворство, на котором наживаются гражданские чинуши.
— Разве военное управление было лучше?
— Признаюсь, не лучше. Бардака мы развели немало. Но то, что устроил Ган, не лезет ни в какие ворота. Корыстолюбие чиновников вызовет беспорядки. А лишение ханов их владетельных прав и превращение их в непонятных приставов? Как бы не было беды.
«Неужели с таким трудом замиренный край ждут новые потрясения? А как внимательно слушает Спенсер! Аж глазки загорелись. Мотает себе на ус. Так и представляю, как он пишет в своем отчете: правление русских слабо. Шамилю стоит только подтолкнуть Дагестан — и все посыплется!»
К сожалению, мнение Карганова из Закаталы поддержали офицеры Фельдмаршальского полка, когда мы их догнали, все 18 человек, призванных заменить выбывших из строя под Ахульго. И молодой полковник русской службы, султан Елисуйский, склонялся к той же точке зрения. Он принял нас в своем древнем дворце и угостил обедом.
— Два года мы боролись с восстанием в кубинской провинции. Ныне приведены к покорности лезгины. Даже вольные общества долины Самура дали присягу на верность генералу Головину. Его майский поход вышел легким. Не то, что на севере у генерала Граббе. Но эта легкость обманчива. Недаром горцы следят за успехами египетского паши, видя в них торжество исламизма.
В самурском селении со смешным названием Ахты мы встретились с наместником Кавказа. Здесь полным ходом шло строительство крепости. Все пять фасов, соединенных между собой пятью батареями, образовывали куртины, служившие также казармами. Головин придавал укреплению большое значение. Оно должно было стать крайней точкой новой Самурской линии, создаваемой для защиты северного Азербайджана от горских набегов.
Генерал меня узнал.
— Опять что-то натворили, поручик? Эх, молодость, молодость… Но каков удалец, а⁈ — обратился он к офицерам своего штаба. — За один год дважды заслужить недовольство Государя — это надо постараться! Был бы поумнее, уже вышел бы в капитаны и с новым орденом на груди! Гляди, Константин, больше не балуй! Прояви себя под Ахульго! Лично буду ходатайствовать о твоем повышении. Твоих подвигов никто не забыл, не думай. Но не исполнить волю царя никак не могу! Береги себя! Граббе людей не жалеет.
Я покинул Ахты с тяжелым сердцем. Из головы не шло: почему все кому не лень пугают меня генералом Граббе? Что там такого творится под стенами Ахульго?
Безрадостному настроению соответствовали окружающие пейзажи. Таких угрюмых, таких крутых диких гор мне не довелось еще увидеть. Даже Спенсера проняло:
— Это как Кубанские топи наоборот! Столь же гибельные, немыслимые для людей места.
Поход выдался тяжелым. Бесконечные спуски и подъемы, узкие тропы. То и дело приходилось спешиваться и вести лошадей в поводу. Собирать любой хворост, встреченный на пути, чтобы было из чего разжечь костёр на бивуаке и приготовить горячую пищу. Солдаты выбивались из сил, но шагали бодро, распевая песни. Так и пересекли всю Аварию и прибыли в Хунзах.
В ханском дворце нас принял один из трех правителей Аварии — двадцатилетний прапорщик русской службы, Хаджи-Мурад. Я смотрел на этого юношу, уже успевшего прославить свое имя и добиться высокого положения, и не верил своим глазам. Неужели он тот, о котором писал Лев Толстой и чья голова будет выставлена на всеобщее обозрение в Тифлисе?[2] Как можно было из такого храбреца сделать врага России?