Граббе одобрительно посмотрел на полковника. Все-таки стоило признать: как начальник штаба, командир куринцев был хорош. Все генеральские распоряжения выполняет четко. И подсказки его часто бывают кстати.
— Поручите это мне! — попросил флигель-адъютант Катенин, недавно присоединившийся к отряду.
— Действуйте, господин полковник. Приказываю! Выдвинуться к Сагритлохскому мосту, перейти на правый берег и занять село Ашильту, понуждая милицию действовать энергичнее. Доставить отряду провиант. Помните, господин полковник! От вас зависит сама судьба экспедиции. Еще немного — и мы будем голодать.
Катенин справился[2]. Летучий отряд по узкой тропинке вдоль реки добрался до моста, которого, как такового, не оказалось, лишь остатки. Но флигель-адъютант смог и людей переправить за полчаса, и соединиться с обозом, и на канате перетащить на левый берег вьюки с сухарями. Чеченский отряд взбодрился и с энергией приступил к возведению переправы. С обеих сторон реки наваливали камни. На них — брусья в несколько рядов, связанные виноградной лозой. Каждый новый ряд немного выдвигали дальше нижнего. Поверх устроили настил. Получилось нечто вроде арки длиной в 12 саженей. По этому подобию моста, не выдерживающего даже веса лошадей с пушками, войска переправились на правый берег Андийского Койсу. Орудия перетянули на канатах. Удерживая оба берега — у Чирката и Ашильты, русские отрезали Шамиля от Аварии. Можно было приступать к осаде Ахульго.
Первым делом заняли Ашильту — аул, которому уже досталось два года назад от генерала Фези. Жители из него ушли при подходе русских. В великолепных садах, устроенных на рукотворных террасах с искусственным орошением, стояли нукеры Ахмет-хана. На них напали люди Шамиля. Аварцы отступили. Катенин отправил куринцев очистить виноградники от мюридов.
Вася бежал вместе со всеми, примкнув штык к штуцеру. Солдаты на него поглядывали одобрительно и сочувственно. К его папахе уже привыкли. Сами стали такие носить. В горах в фуражке не побегаешь. Еще унтер знатно отличился в Аргвани, многих спас, когда резались в тесных саклях. Но с крестом его прокатили. Пулло его не считал уже своим. Пускай Дорохов его награждает. Милов не возмущался, чем удивил сослуживцев. Второй Георгий — и можно стать офицером. Он же думал по-другому. На черта ему в командиры? Не его это, совсем не его… Командовать солдатами он не рвался.
Среди виноградных лоз завязался бой. Шашки и кинжалы горцев, отбитые штыком, безжалостно кромсали сочные зеленые листья. На мохнатые соцветья падали капли крови. Быть может, так родился красный гимринский сорт винограда?
Васе был знаком страх. Не раз, не два, а сотни раз он испытывал это чувство, пока служил контрактником. Относился к этому с пониманием. В первом же бою его испытал. Стыдился. А Искандер, ставший его лучшим другом впоследствии, наоборот, в шутку дал ему тогда по шее, сказав, что не нужно будь дураком. Не нужно мнить себя Терминатором. Страх — нормальное чувство в бою. И, более того, необходимое для настоящего воина. Страх удерживает тебя от глупых поступков, заставляет быть внимательным и сосредоточенным. Нет достоинства в пренебрежении к смерти, поучал его тогда Искандер. И страх совсем не означает трусость. Трусость, да, непозволительна, не достойна настоящего мужчины. А страх — норма. Если ты не хочешь сгинуть по глупости, принеся горе всем своим близким.
— Знаешь, что сказал один умный человек? — спросил его друг и наставник.
— Что?
— «Храбрость — это страх, который помолился»!
Вася эти уроки усвоил. Всегда воевал с умом. И другом лучшим стал для Искандера и за свою воинскую сноровку, и за то, что ни разу не струсил. Когда нужно — выручал и становился грудью за друзей.
И сейчас Васе было страшно. Но это был страх другого рода. Страх за людей, что с этой стороны, что с той, творящих такое зло. Он никак не мог уложить в голове образ горца, как врага. Не получалось. Он пришел из времени, где потомки этих людей, которые сейчас с редким ожесточением и невиданной храбростью стояли напротив Васи, пытаясь убить и его, и соратников, были лучшими друзьями, с которыми он, плечом к плечу, воевал с настоящими врагами. Теми, кто забыл все, что их когда-то объединяло, превратившись в совершенных манкуртов.
Васе было страшно. Он убивал и не мог освободиться от мысли, что, может быть, только что он убил пращура Искандара или приятеля из соседней роты, дага Магомета. Рядом с ним падал русский солдат, и Вася думал о том, что, кто знает, а вдруг это пращур понтера и задаваки Сашки Спеца. И все, что сейчас хотелось Васе более всего, так это перестать стрелять, колоть штыком, остановиться и заорать, чтобы его все услышали: