— Не говорите Юрьевичу. Он не одобрит.
— Побегу! Надеюсь, еще застану баронессу Лецен в саду.
… Первые минуты на балу я нервничал вовсе не из-за возможного изменения хода мировой истории. Мало верилось в то, что вот прям сегодня Александр и Виктория возвестят на весь белый свет, что любят друг друга и желают жениться. Потом бухнутся на колени перед епископом Кентерберийским с тем, чтобы он их благословил! Вот обмороков будет. Ползала поляжет!
И не из-за того, что вряд ли мне удастся избежать танцев. Никуда не денусь! Это уже мой крест.
Нервничал я из-за Мосли и Библии. Даже Тамара не могла успокоить, заверяя меня, что с Лецен все было обговорено, приглашение послано и затворник явится. Тоже, как и я, никуда не денется. В общем, я был уверен на 99,99 процентов, что так и будет. Одну сотую оставил на случайный кирпич или на пролитое подсолнечное масло. И тем не менее — волновался. Очень хотелось сбросить с себя эту ношу, выполнить обещание, осчастливить Фалилея, который ждал у входа.
— А вот и они! — произнесла Тамара желанные слова, указав на входящих в зал Лецен и Мосли.
Я выдохнул.
— А чего она такая радостная⁈ — удивился я.
— Одинокая, — улыбнулась жена. — А он, хоть и со странностями, но все-таки милый мужчина. Вот она и взбодрилась. Только он совсем внимания не обращает на неё.
— Так, понятно! Ошарашен. Глазам не верит, что мечта исполнилась. Робеет. Ничего, сейчас придет в себя, оживёт, перья распушит. Того гляди, бросится ко всем, предлагая какое-нибудь пари.
— Пари?
— Он повёрнут на них. Кстати, женушка, ты намекни Лецен на эту его слабость. Чем черт не шутит. Вы же женщины — коварные. Легко можно будет его охомутать, если он с кем-нибудь поспорит, что заключит брак с немкой!
— Хорошая мысль! — улыбнулась жена.
Что ж, коварная идея подана. Сбудется она или нет? Кто знает? Но если да, то пусть это будет моей маленькой местью за треволнения прошлой ночи!
— Ладно, пойдём им навстречу.
Мы сделали несколько шагов, остановились. Мосли и Лецен встали напротив. Сэр Джоносон хоть и не мог прийти в себя, но виду не подавал. Держался. Чуть дрожащим голосом выразил свой восторг по поводу Тамары, поцеловав ей ручку. Потом обратился ко мне. Изящно и эффектно. Слов не произнес. Протянул руку. Я её пожал. После чего Мосли протянул мне красиво завернутую Библию.
— Благодарю! — сказал при этом, чуть склонив голову.
— И я вас благодарю! Вы настоящий джентльмен! — я поклонился. — С вашего позволения, покину вас ненадолго.
Меня отпустили. Я быстрым шагом пошел на выход. Вышел во двор. Фалилей стоял тут же. За ним — Бахадур. Я попросил, чтобы алжирец исполнил привычную ему роль охранника. Фалилей смотрел на меня глазами полными надежды. Я поднял руку с Библией. Фалилей выдохнул. Передал книгу ему.
— Давай, проверим! — предложил сам. — Мало ли.
Фалилей поспешно разодрал обертку. Руки его подрагивали. Застыл на мгновение. Потом приложился к книге губами. Открыл.
— Она? — я был в нетерпении.
— Да!
Выдохнули оба. После чего Фалилей меня поразил. Он бросился ко мне, крепко обнял.
— Спасибо, Коста! — Фалилей плакал. — Бог мне тебя послал! Ты освободил меня. Бог тебя послал моему народу. Ты вернул нам самое святое!
Я растерялся. Никогда его не видел таким.
— Я рад, Фалилей! Очень рад!
Больше ничего сказать не смог. Ждал. Фалилей перестал плакать. Вытер слезы. И только после этого оторвался от меня.
— Я пойду, пора! — улыбнулся я ему.
— Да, да! И я!
Эфиоп двумя руками прижал к себе книгу. Развернулся, пошел. Бахадур подмигнул мне, нагнал Фалилея. И, кажется, я знаю, куда этот охальник двинет далее: его ждала веселая молочница из Итона.
"Ну, вот, — усмехнулся я про себя. — Алжирцу с его тягой к постельным приключениям помог. Национальную эфиопскую проблему решил! Пойду теперь решать мировые! Всем — атас! Коста Оливийский выходит на авансцену, сиречь, на танцпол!'
Глава 16
Коста. Виндзорский замок, 18 мая 1839 года.
Вернулся вовремя. Так на пороге и застыл. Как раз объявили первый танец. Кадриль. И по этикету бал открывал самый высокопоставленный гость. Поэтому Александр и Виктория уже стояли в центре зала. Пару к ним составили моя благоверная и какой-то важный хлыщ. Кажется, принц Генрих Голландский (видел его во время обеда по левую руку от королевы). Поэтому и застыл, и оторопел. Одновременно испытывая гордость за супругу и желание врезать хлыщу по морде, чтобы меньше улыбался. Тома, конечно, меня заметила, незаметно передразнила, изобразив мой глупый вид, а потом поддержала легкой улыбкой. Заиграла музыка. Начали танцевать. Должный вроде бы следить за Александром и Викторией, я глаз не сводил с Тамары. А более — с принца, следя за его руками, взглядами, улыбками. Параллельно поносил музыкантов за то, что никак не закончат, будто они были в этом виноваты!