— Она неразрешима, — констатировала Женевьева. — Но вам, разумеется, доставляет удовольствие сыпать соль на рану, месье Делакруа. Это невеликодушно с вашей стороны — отказать мне в помощи, а потом прийти насмехаться над моим затруднительным положением.
— Невеликодушно, — охотно согласился Доминик, — но, знаете ли, мадемуазель, я вовсе не славлюсь великодушием.
— Почему-то, месье, это признание вовсе не является для меня откровением, — ехидно ответила она. — Не смею вас больше задерживать. Я сама справлюсь. — Ее губы сложились в некое подобие вежливой улыбки.
— Вы действительно думаете, что справитесь? — спросил капер уже с явным интересом.
Женевьева прикусила язык, не найдя достойного ответа: ни «да» ни «нет» здесь не подходили.
— Самое разумное — никогда не пытаться ответить на вопрос, не имеющий ответа. — Делакруа с внезапной решительностью отбросил сигару. — Вам давно пора спать. Ну, давайте!
Женевьева онемела от удивления, но он взял ее за плечи, быстро развернул, крепко ухватил за ноги пониже колен и поднял прямо к окну. Она уцепилась за край рамы, нащупала ногами его плечи и уже в следующее мгновение сидела на подоконнике и глядела вниз на Доминика. Все произошло так быстро, он вертел и поднимал ее, словно куклу. Но Женевьева оказалась там, где хотела быть, и все возражения насчет методов, коими ее туда водворили, казались неуместными.
— Благодарю вас, месье Делакруа. Чему обязана переменой ваших намерений?
— Понятия не имею. Вероятно, выпил слишком много шампанского. Не сомневаюсь, что пожалею потом о своем благородном порыве.
Женевьева не удержалась от улыбки, поскольку считала, что у него действительно возникнут основания для сожалений.
— Что ж, я вам очень благодарна, так как вы спасли меня от ссылки на плантацию, — сообщила она. Доминик театрально застонал:
— Я же знал, что не стоит поддаваться настроению! У меня такое ощущение, что в этом городе было бы гораздо спокойнее без вас, Женевьева Латур. Если вы хотите выразить мне благодарность за доброту, позаботьтесь о том, чтобы впредь держаться от меня подальше.
— Не могу вам этого обещать, — тихо, но твердо ответила она. — Если вы намереваетесь доставить неприятности моей сестре.
В тишине было слышно, как резко Делакруа втянул ртом воздух.
— У вас, видимо, очень хорошо со слухом, Женевьева, и гораздо хуже, чем я думал, с благоразумием, раз вы бросаете мне вызов.
— Это угроза, месье Делакруа?
Ведь не хотела же она выдавать, что слышала тот разговор. Ну почему с языка сорвались эти слова! Вот теперь Женевьева действительно открыла ящик Пандоры, а зачем? Насторожившись, капер будет вести себя с ней намного хитрее.
Доминик снова подошел вплотную к стене, поднял руки и ухватил девушку за щиколотки. Его сильные пальцы легко обхватили тонкие лодыжки и сжали их так, что ей стало больно и страшно. Женевьеве показалось, что он хочет стащить ее обратно в сад. Но вместо этого он задал прозаический вопрос, причем голосом, лишенным каких бы то ни было эмоций:
— Сколько вам лет, Женевьева? Шестнадцать, семнадцать?
— Ни то ни другое, — ответила она, стараясь, чтобы ее голос звучал так же бесстрастно, как его. — В прошлом месяце мне исполнилось восемнадцать.
— Вы выглядите моложе.
— Это потому, что я худенькая, — предположила она, на миг забыв о зловещем характере, который этот разговор носил с самого начала.
— Возможно, поэтому. — В голосе Делакруа звучала скрытая насмешка. — Что ж, мадемуазель, я бы не дал вам больше двенадцати, то есть как раз тех двенадцати лет, что я провел отнюдь не в школе, а в занятиях, кои шокировали бы вас, имей вы хоть каплю девичьей скромности. В чем я сомневаюсь. Мне нет нужды угрожать вам, дитя мое. Я просто повторяю: у вас еще меньше здравого смысла, чем я думал ранее, если вы решились бросить мне вызов. — С этими словами капер отпустил ее ноги и удалился, насвистывая незатейливый мотивчик.
Этот небрежно-веселый свист заставил Женевьеву содрогнуться: она начала кое-что понимать. Делакруа даже не пытался отрицать обвинений, что само по себе приводило в замешательство. Ее просто совершенно открыто предупредили, чтобы она держалась подальше. Но это было совсем не такое предупреждение, какие девушке доводилось слышать от взрослых и раньше. Однако Женевьева всегда была склонна к воинственности и, решившись на что-то, никогда не сдавалась.
Доминик Делакруа задумал нечто дурное, и по какой-то неясной причине Элиза должна стать его жертвой. Если только Женевьева что-нибудь не придумает и не помешает.
С этой тревожной мыслью она перекинула ноги через подоконник и спрыгнула наконец в свою темницу. Щиколотки все еще хранили тепло его рук, и это ощущение приводило Женевьеву в смятение. Более того, слегка покалывало все тело, словно к нему и сейчас прикасались чужие руки. То есть сегодня вечером к ней действительно прикасались чужие — и весьма фамильярно, вынуждена признать она — руки.
Если к Элизе они будут прикасаться так же… Нет, Делакруа к ней не прикоснется. Невозможно представить себе, чтобы с Элизой кто-нибудь обращался с той же бесцеремонностью и равнодушием, с какими Доминик вел себя с «ребенком» Женевьевой. Но с другой стороны, Элиза никогда бы не поставила себя в такое положение, чтобы ей понадобилось лазить в окна, как девчонке-сорванцу. Женевьева была вынуждена сделать это неутешительное для себя признание и вдруг почувствовала, как на нее навалилась усталость.
Бал отшумел, и слуги заканчивали уборку; все прочие обитатели дома покойно нежились на батистовых простынях. А она-то где будет спать? Здесь, в кладовке, места на полу едва ли хватит и для того, чтобы свернуться калачиком на деревянном полу. Да, ссориться с Виктором Латуром было полным безумием. Его младшая дочь знала это с тех пор, как помнила себя, а вот старшая, судя по всему, забыла, если ставит под угрозу свой брак с доном Лоренцо Биасом.
Уже рассвело, когда поворот ключа в замочной скважине вывел Женевьеву из состояния хрупкого полусна — она сидела в углу, прислонившись к стене. Элен Латур стояла в дверях растрепанная, стягивая руками пеньюар на груди.
— Он сказал, что можно… — прошептала она. — Я не могла спать, зная, что ты здесь.
Женевьева поднялась, поморщилась от боли в затекших руках и спине и обняла мачеху, прекрасно отдавая себе отчет в том, какую ночь пришлось провести Элен, чтобы добиться освобождения падчерицы. Разумеется, «маленькой девочке» Женевьеве не подобало знать подобные вещи. Но мачеха была почти ровесницей ей и Элизе. И она так нуждалась в дружеской поддержке, когда появилась здесь полгода назад. Элен тогда словно окаменела от ужаса двух «медовых» недель, проведенных наедине с мужем в спальне новобрачных, что с радостью приняла предложенное ей сердечное участие сестер.
Вот и теперь, слабо улыбаясь, она на минуту прижалась к Женевьеве, словно черпая у девушки силы, которых, казалось, у той не убыло, несмотря на долгие часы одиночества.
— Я так благодарна вам, Элен, — сказала Женевьева. — Он скоро уйдет к себе в контору, тогда вы сможете поспать.
— И ты тоже. Но я так хочу, чтобы ты постаралась больше не сердить его.
— У меня это выходит не нарочно, — Женевьева улыбнулась. — Иногда я ничего не могу с собой поделать, если знаю, что поступаю правильно.
— Ах, если бы ты хоть когда-нибудь отдыхала от сознания того, что должна поступать правильно, — вздохнула Элен. — О Господи, разве этому мне следует тебя учить!
— Как вам не стыдно, maman, — притворно хихикнула Женевьева.
Но вдруг поймала себя на мысли о том, что жизнь иногда могла бы быть более приятной, если бы она сама постоянно не руководствовалась только требованиями совести. Вот сегодня вечером, например, сама нажила себе могущественного врага в лице грозного Доминика Делакруа. Она постаралась отвлечься от этой неприятной мысли и с чувством обняла Элен — с чувством, подогреваемым мыслью об их общей суровой доле и разных методах, коими они пытаются с ней бороться.
Женевьева устало поднялась по лестнице в свой большую, солнечную, такую же, как и все прочие в этом доме, опочивальню с балконом, расположенную на третьем этаже. Больше всего ей сейчас хотелось рухнуть на кровать не раздеваясь, но жаль было нового платья из ситца в мелкий цветочек, того самого, в котором она встретилась с Домиником перед биржей Масперо в тот день. В тот день? Ощущение такое, будто прошло несколько дней, хотя это случилось всего часов шестнадцать назад. Целая жизнь! Зевая, она скинула детские туфли-лодочки, переступила через упавшее к ногам платье, юбки и белье.