— Привет, — шепчу я, когда открываю входную дверь и нахожу Тобиаса, такого милого, промокшего до нитки после прогулки по холму. Он совсем один, и это мне не нравится. Просто потому, что он парень, не значит, что ему стоит бродить по кампусу в одиночку. — Тебе не следовало подниматься сюда одному.
— Я этого и не делал. — Он кивает, и я, прищурившись, смотрю на фигуру вдалеке. Это Мика с зонтиком, украшенным вишнями. Он стоит возле скамейки на повороте дороги, оставляя своего брата промокать от дождя.
Мило. Междоусобица близнецов.
Я выхожу, тихо закрывая за собой дверь, и держу свой зонт над головой Тобиаса. Трудно не пялиться на него, когда его красно-оранжевые волосы падают на его лицо, а на длинных ресницах блестят капли дождя. Мы берёмся за руки и начинаем спускаться по тропинке, Мика идёт впереди нас. Я его не виню. Каждый скорбит по-своему.
Жуткий холод пробегает по мне, когда мы проскальзываем через заднюю дверь в общежитие. Луч фонарика скользит по коридору, и Мика заталкивает нас обратно в нишу, замирая, когда жуткий ночной сторож Натан светит фонариком в сторону открытой двери и ругается.
Он идёт в нашу сторону, позвякивая ключами, шаркая ботинками по полу.
— Чёрт возьми, — ругается Мика, роясь в кармане в поисках ключа. Он открывает шкаф позади нас, и мы проскальзываем внутрь с нашими мокрыми зонтиками. Надеюсь, Натан не заметит лужу на полу. Более чем вероятно, что он этого не сделает, потому что, давайте будем честны, он довольно дерьмовый охранник.
Раздаются проклятия в адрес этих грёбаных тупых детей, а затем звук открывающейся шире двери. Мика выглядывает, чтобы посмотреть, что происходит.
— Он курит чёртову сигарету прямо за дверью.
— Тогда давай просто посидим здесь, пока он не уйдёт, — шепчет Тобиас в ответ, и дверь закрывается. Это ужасно тесное пространство, чтобы оказаться в ловушке с двумя высокими парнями. Близнецы чертовски высокие, и от них приятно пахнет, как от свежей дождевой воды, смешанной с терпкой вишней и ветивером. Моё сердцебиение учащается, но это просто моё тело реагирует на их близость. Я слишком разбита и печальна внутри, чтобы по-настоящему возбудиться или по-настоящему оценить этот момент. Какая-то злая подсознательная часть меня откладывает эти чувства на потом.
«Примечание для себя: представьте, что это сочная серединка двойного сэндвича с двумя ломтиками хлеба».
Иу-у-у.
Это была своего рода грубая метафора, да?
— Вы, ребята, не собираетесь сегодня из жалости трахать друг друга, не так ли? — шепчет Мика, и я вскидываю голову так быстро, что задеваю его за подбородок, и он ругается достаточно тихо, чтобы, я надеюсь, неуклюжий Натан не услышал.
— Это больше в твоём стиле, не так ли? Трах из жалости? — Тобиас огрызается в ответ хриплым шёпотом.
— Да, ну, я собирался сказать, что если вы двое не готовы, то, может быть, нам с Шарлоттой стоит это сделать.
— Ты предполагаешь, что я вообще этого хочу, — рычу я в ответ, ударяя его ладонью в грудь. — Мне это неинтересно.
— Ты бы переспала с этим подонком Коди, но не со мной? — спрашивает Мика, и в его голосе слышится боль. Теперь, когда я думаю об этом, у него действительно есть характер человека, который хотел бы избавиться от своего горя… Хорошо, что здесь нет других девушек. Эта мысль бьёт меня по лицу, как резиновая лента, и в конце концов я хмурюсь так сильно, что кажется, будто это выражение отпечаталось у меня на лице.
— Я никогда не спала с Коди.
— Ты встречалась с ним два года и ни разу с ним не переспала? — Мика выдыхает, как будто он невероятно удивлен.
— Братан, мы уже знали это, — парирует Тобиас. — А теперь заткнись на хрен, пока нас не поймали.
— Если всё это время ты не спала с Коди, то с кем же ты спала? — спрашивает Мика, и я закатываю глаза. Здесь темно, так что он не может меня видеть, но, по крайней мере, от этого я чувствую себя лучше. И тут его что-то осеняет, что-то, что заставляет меня съёжиться и пожалеть, что я не могу выскочить из этого чулана и бежать со всех ног. Но хоть жуткий Натан меня и не пугал, я не хочу, чтобы он звонил отцу и будил его. Как бы я ни не боялась Натана, я в десять раз больше боюсь отца. Он отправит меня в эту Академию Эверли для девочек. Или ещё хуже. Может быть, он отправит меня в какую-нибудь отвратительную военную школу-интернат в пустыне, в какой-нибудь кошмарный городок вроде Ланкастера или ещё куда-нибудь.
Я дрожу.
— Ты можешь посмотреть, там ли он ещё? — ворчу я, пытаясь отвлечь самого большого придурка из двух близнецов МакКарти. Как кто-то мог путать Тобиаса с Микой, выше моего понимания. У Тобиаса гораздо более благородная натура, чем у его придурковатого брата.
— Она девственница, — говорят они в унисон, глядя друг на друга поверх моей головы, и, клянусь богом, всё моё тело нагревается на пять градусов от лицемерного гнева.
Я беру свои слова обратно. Тобиас даже не знает значения слова благородство. Он просто… ну, он свинья в заднице.
— Лицо в гандоне, — рычу я, и оба парня ухмыляются так широко, что я действительно вижу белизну их зубов в темноте. Наконец раздаётся звук закрывающейся тяжёлой наружной двери, за которым следует шарканье ног. Это то, что серьёзно беспокоит меня в Натане: он еле волочит ноги. Он такой ленивый, что даже не удосуживается их поднять. По какой-то причине это сводит меня с ума.
— Я может быть и лицо в гандоне, — произносит Мика, пинком распахивая дверь, а затем прислоняясь к ней спиной, чтобы удержать её там. Ухмылка на его лице гораздо более жестокая, чем я когда-либо видела, как будто горе лишило его всего хорошего и оставило только плохое. — Но ты девственница, чистая, белая маленькая снежинка. Неудивительно, что Спенсер был так заинтересован; он может разнюхать такого рода вещи, ты же знаешь.
— Мика, хватит, — рычит Тобиас, становясь между мной и братом. — Я знаю, тебе больно; нам всем больно. Но не вымещай это на Шарлотте. Ты чертовски хорошо знаешь, что Спенсер не был грёбаным охотником за девственницами, так что не принижай его таким образом.
Мика хмурится и отворачивается, нежно облизывая нижнюю губу, как будто пытается вернуть какую-то важную часть себя, за которую он не может полностью ухватиться.
— Я знаю. Мне… жаль, — Мика останавливается и откидывает волосы назад, достаёт из шкафа ведро, полное старых тряпок, и использует его, чтобы снова открыть заднюю дверь. — Просто на случай, если он вернётся.
Мика отворачивается и направляется по коридору, оставляя нас с Тобиасом стоять в темноте.
— Он не так безнадежён, каким притворяется, — говорит Тобиас, но я уже это знаю.
— Вы, ребята, собираетесь безжалостно дразнить меня за то, что я девственница?
— Возможно.
— Пятно от дрочки, — ворчу я, и Тобиас смеётся. Это сдержанный звук, но я ценю его усилия.
— Это… действительно хорошее оскорбление, на самом деле, — говорит он, когда мы поднимаемся по лестнице. Он ведёт меня в комнату, которую делит с братом, и я чувствую, что мои ладони внезапно вспотели, когда я вхожу внутрь. Это та же обстановка, которую я видела в комнате Рейнджера: две кровати, электрический камин и комоды на стене в конце короткой прихожей.
Мика уже свернулся калачиком на кровати, так что я присаживаюсь на кровать Тобиаса и притворяюсь, что не смотрю похотливо, как он стягивает через голову промокшую рубашку, обнажая длинное, худощавое тело, точёное во всех нужных местах. У меня слюнки текут, и я засовываю руки под куртку, чтобы они не дрожали.
Его соски твёрдые, вероятно, от прохладной дождевой воды и всего такого, но я не могу не сосредоточиться на них и не задаться вопросом, каковы они на ощупь под моими ладонями. Клянусь Богом, у Коди были самые уродливые соски, как будто они были длинными и бугристыми, и из них росли странные вьющиеся чёрные волоски. У Тобиаса они… симпатичные. Типа, очень симпатичные.
— Ты что, пялишься на меня? — спрашивает Тобиас, изображая шок, и прикладывает пальцы к своей гладкой груди. — Отведи взгляд, извращенка.
— Разглядывая его, ты разглядываешь и меня тоже. Знаешь, у нас с ним одна и та же ДНК. Те же соски — потому что они явно тебе нравятся — те же ноги, те же руки… те же члены.