— Это ужасно, — сказал Бублик, думая о своем.
— Это естественно, — поправили его. — Куда делся главный свидетель?
— Убежал, пока мы добрались. Швейцар говорит, такой крик поднял, весь дом переполошил. Да что с него взять, обычный посыльный.
— В котором часу приходил?
— Значит, так… Швейцар заявился в половине, туда-сюда, выходит, около десяти. А что такое?
— Ерунда… — сказал Лебедев и вдруг нахмурился. — Постойте, вы говорили, что букет валялся в гостиной?
— Лично подбирал.
— Это меняет дело.
— Вот и чудесно! Значит, оформляем самоубийство…
— Значит, посыльному кто-то открыл или…
— Не мучьте, в конце концов!
— С кем барышня квартиру снимала?
— По домовой книге одна жила. Ну?!
— Тогда все ясно.
— Аполлон Григорьевич, пожалейте…
— Не пожалею, а помогу: дверь уже была открыта. Посыльный вошел сам. Цветы надо было вручить. А почему дверь была открыта…
— Почему? — механически повторил Бублик.
— Потому что открытой ее оставил убийца. Самоубийце не до того было бы.
— А может, барышня подумала: умрет, а дверь закрыта, ломать придется… Нехорошо.
— Не заставляйте переменить о вас мнение. Вы же умный человек.
Приставу лесть была приятна. Но что делать с проклятым убийством? Как с ним справиться? Такая неприятность, честное слово. И ведь так хорошо начиналось…
— Аполлон Григорьевич, а если мы тихонько…
— Коллега, не будите во мне… — Лебедев не решил, какое именно чудовище не надо будить в нем, и закусил леденцами.
Все, конец. Бублик сдался. Ничего не поделать, составляй протокол и заводи дело.
— Что же здесь случилось? — с нескрываемой печалью спросил он.
— Умное и тонкое шулерство, — ответил Лебедев, подхватив чемоданчик. — Тело доставляйте в участок, вскоре к вам загляну. Веселее, пристав. Вдруг вам попалось интересное преступление…
Такая перспектива не радовала. Бублик был всего лишь обычный полицейский. Зачем ему интересные дела? Только обуза, честное слово…
* * *
Трактирщик Макарьев дело открыл недавно. На Моховой трактиров немного, прибыток будет. Надо клиента привлечь. А потому фужеры протирал тщательно, чтобы слепили фальшивым блеском. Не пробило одиннадцати, когда дверь чуть не слетела с петель, впуская раннего клиента. Срывающимся голосом он потребовал графин кваса и плюхнулся за ближайший столик. С виду ухоженный, если не сказать франтоватый, одет чисто, явно не с похмелья. Только лицо раскраснелось, как от мороза, и в глазах нечто придурковатое. Отчего не обслужить, каждый гость на вес золота. Макарьев крикнул половому.
Перед юношей появился запотевший штоф и граненый бокал. Он налил до края и жадно выпил не отрываясь. Опрокинул второй, а за ним и третий. И тут же потребовал еще. Макарьев не возражал, наверняка при деньгах.
Странный посетитель разделался с новым штофом так же стремительно и приказал подать новый. Трактирщик имел на людей опытный глаз, иначе нельзя. Но вот этого молодчика раскусить не мог: что случилось и отчего такая жажда человека мучает. Таинственная загадка, одним словом. Не найдя подходящего объяснения, Макарьев стал подглядывать.
Иван отодвинул бокал. Больше пить он не мог. Но мука не отпускала. Беспричинная жажда накинулась, когда выскочил из того дома. Принялась терзать, и погасить ее не было сил. Он вливал в себя, как в бездонный горшок, но напиться не получалось. И только сейчас чуть полегчало. В горле булькало, живот распирало, но Казаров обрел себя в общих чертах. Главное было не вспоминать о том, что осталось там, позади. Иван попробовал думать о чем-то приятном и легком. Но обнаружил, что на ум приходит только пробуждение в каморке.
А что было до этого? Где провел ночь? Он попытался разыскать хоть какие-то ниточки, что связывали с недавним прошлым, но вместо них зияла пустота. Тогда он лихорадочно стал копаться в памяти. Обнаружились жалкие остатки. Какие-то случайные моменты, отдельные, разрозненные, будто не с ним происходившие события. Чем дальше пробирался он в воспоминания, тем четче они становились. Стоило вернуться на день или два назад, да хоть на неделю, как в голове все путалось и погружалось в мутный туман. Казаров просто не мог вспомнить, что делал последние дни. Его проклятье — провалы в памяти, которое победил силой воли и такими жертвами, — вернулось. Снова будет терзать и мучить. Да что же это…
Он стал обшаривать одежду, чтобы найти какие-то следы. В кармане пальто что-то тяжелое. Оказалось — перочинный ножик с прочным острым лезвием, которое пряталось в кожаный чехольчик. Ножик был крупнее, чем надо для зачистки перьев и карандашей. Откуда и зачем взялся, Иван совершенно не мог вспомнить.
Находку отодвинул подальше, на другой край стола. Что же еще при нем? Нашлись оплаченные счета, какие-то кривые записки, разобрать которые было невозможно, немного мелочи и бумажных денег. И еще много одинаковых скомканных бумажек желтого цвета. Казаров развернул одну. Дешевый билет в увеселительное заведение от конца января. И другой такой же, и все прочие.
Что ему делать в театре? Он не мог вспомнить.
Липкий страх, что в этот раз потерял, бесследно забыл свою жизнь, подступил к горлу. Опять жажда раздирает. Надо немедленно напиться.
Графин бился горлышком о бокал. Иван долил кое-как и опрокинул в рот. Жидкость провалилась, встала в горле и ринулась обратно. Спазм свернул узлом. Все, что организм принял, бурным потоком обрушил на струганые доски.
Макарьев так и застыл с полотенцем.
Ивану полегчало. Он резко и отчетливо вспомнил, почему и зачем ходил в театр. А дальше? Что было этой ночью? Было очень важно вспомнить, где и как провел ночные часы, пока не уснул в кладовке. Ведь что-то там было такое, чем-то был занят, раз так устал. И для чего у него появился нож? Это не его, никогда у себя такого не видел.
Ничего не вспомнить. Какое это счастье — иметь воспоминания. Порой они важнее снов. Без них не бываешь целым.
Да и жил ли вовсе? А был ли мальчик Иван? Он не знал. Не помнил. Гаже всего вместо родных воспоминаний перед глазами вставала она — висящая в ярком свете. И не хотела уходить.
Зачем ему досталась эта пытка? Что он ей сделал плохого? И не знал ее вовсе. Так, видел только. Пусть отстанет, пусть сгинет с глаз. Кыш, кыш, уходи! Надо выжить эту мерзость. Надо выяснить, где же был до рассвета. Немедленно, прямо сейчас. Надо бежать.