Желтым изогнутым клыком в одинаково безоблачном и беззвездном небе был подвешен месяц убывающей луны; Сёко не могла даже взглянуть на него, не припоминая каждый раз неудобного случая, который так хорошо нам всем известен. А Сёя, ведя ту по мостовому тротуару, наоборот, стремил взгляд прямиком в черную воду по ту сторону перил, дрожавшую в искусственном свете редких фонарей. В ту самую Суимон, петляющую меж городскими кварталами, падение в которую однажды чуть не лишило его жизни.
Из вишнёвой аллеи на том берегу нежданно раздался хулигански громкий, пьяный смех. Увидев, как Исида отреагировал на что-то настороженным поворотом головы в сторону, Нисимия подскочила к нему еще ближе и вцепилась в его правую кисть уже обеими руками.
“Тебе страшно?” — на секунду отняв правую руку из ее неслабой хватки, он пару раз поскреб развернутую ладонь подушечками поочередно меняющихся пальцев, на ходу спрашивая у подруги, пожалуй, довольно очевидное.
“Немного, — смутилась она, подуспокоившись и поднеся к щеке почти соприкасающиеся подушечки большого и указательного пальцев. — Но с тобой я чувствую себя гораздо безопаснее”.
Пока они шли, Сёя всё не прекращал размышлять об обещании, которое сделал матери Сёко около двух часов назад. Он ни в коем случае не жалел, что сделал его, и до сих пор относился к обещанному ей, как к долгу и обязанности превыше его собственных нужд. Однако никуда не подевавшаяся, самовнушенная еще позавчерашним вечером идея о недостойности, это вредоносное сомнение в том, что Яэко сделала правильный выбор, множились в его сознании плющом и не давали о себе забыть.
Совсем скоро бывшие одноклассники прибыли к дверям дремлющей всеми окнами парикмахерской — отсутствие за ними света говорило о том, что их разгулявшихся мам в самом деле не было внутри. Открыв вход собственными ключами, Сёя пустил внутрь подругу, переступил порог сам и затворил прозрачную дверь обратно. Вместо того чтобы сразу включить в одной из комнат освещение, он быстро и находчиво нащупал в кухонной темноте спичечный коробок, пока девушка ждала у входа в главном зале салона. Спустя несколько не очень удачных попыток парень зажег наконец одну из ароматических свечей, расчетливо подаренных ему — им, по ее словам, — юной Юзуру, и, возвратясь назад, без слов, лишь направляя ее легонько приложенной между лопаток рукой, провел Сёко по лестнице на второй этаж.
Очутившись на чердаке, Нисимия тут же с каким-то торжественным потрясением остановилась, чтобы окинуть взглядом весь его слабо освещенный интерьер. Поставив подсвечник на низенький стол, Сёя повернулся к ней сперва в некотором недоумении, но после осенённо прошептал:
— Ну конечно же...
“Ты ведь никогда до этого не была в моей комнате, правда?..” — удостоверился он уже при помощи рук, и получил в ответ отрицательное — будто то могло стать в каком-либо контексте положительным — мотание головой.
“Добро пожаловать тогда, — его раскрытые ладони доходчиво переместились от одного бока к другому, глася то же самое. — Можешь располагаться, где хочешь. Чувствуй себя как дома”.
Сёя приземлился, вежливо скрещивая ноги, на один из валявшихся около столика дзабутонов (Дзабуто́н (яп. 座布団) — японская плоская подушка для сидения). Последовав его примеру, Сёко присела не так далеко от парня на самый край единственного в комнате футона, застеленного наскоро и крайне небрежно. Какое-то время еще они просидели молча и неподвижно, взирая то друг на друга, то по сторонам; Нисимия успела окончательно привыкнуть к небогатому окружению. Подрагивая на обуглившемся конце фитиля, небольшое пламя продолжало излучать тусклый свет, а тающий от его тепла парафин — насыщать воздух между ними приятным запахом катара́нтуса розового (Биологическое название «мадагаскарского парвинка») — Сёя, как оказалось, был не настолько невнимателен к мелким деталям, каким мог показаться. Решив наконец-то завладеть ее вниманием, он осторожно тронул девушку за плечо.
“Когда лето кончится, ты планируешь продолжить регулярно ездить в Токио?”
“Я... еще не уверена”, — в комнате было ровно столько света, сколько могло понадобиться, чтобы движения их кистей всё еще оставались читаемы.
“Ты непрерывно жила и училась там уже больше, чем на протяжении года, — юноша изо всех сил старался звучать и выглядеть как можно менее неравнодушно и как можно более рассудительно. — Разве есть что-то, чему тебя так же хорошо не смогла бы обучить здесь, в Огаки, моя мама?..” — припомнив вдруг, чем закончился последний раз, когда он попытался настолько же настойчиво обсудить с ней эту тему, Сёя на мгновение попридержал разошедшиеся руки и было приготовился уже быть наказан за повторение ошибки.