Ближе к обеду наш старшина решил вызвать подкрепление. Нервничая, с рацией в лапе, он докладывал штабу о бедственном положении нашей роты. По окончанию разговора, импульсивно выбросив рацию в близлежащие комки шерсти людских домашних животных, старшина похоронным голосом объявил – подкрепления не будет.
Эта новость еще больше нас подкосила. Наш путь простирался через мирное поселение. Там нас могла ждать засада. Чрезвычайно опасный ход, но выбора нет.
В поселении нас встретили солёные огурцы. Так странно было смотреть на них не через мушку винтовки. Они оказались гостеприимным, тихим народом. Их рассказы о «красном страхе» внутри штатов, активной эскалации роста гонки вооружений не на шутку нас встревожили.
Их депортировали еще в 50-х годах. Дескать, они проявляли нездоровый интерес к идеям социализма. Скучая по родине, они собирали сводки. Впустив домой, они накормили нас народными блюдами и поведали причину своей лояльности к нам - война войной, но мы все родом с одной кухни.
Банки с рассолом их не интересовали. На кой лад он слабосолёным огурцам? Однако наши политические взгляды кардинально отличались. Идея всеобщей свободы предпринимательства и частной собственности вдохновляла зеленокожих хозяев. С нескрываемой гордостью рассказывали они о своей родине, которую пришлось покинуть. Старшина прохладно отнесся к идеям капитализма.
Несмотря на гостеприимство огурцов, никакие доводы не смогли склонить его "красные" идеалы. Однако в одном мы сошлись – презрение человека. Он травил нас, тараканов, он ел огурцы, он лишь потреблял. Паразиты – вот как он отзывался о нашем государстве. Немало попыток уничтожения снес наш тараканий народ. Интересно, в глазах Бога человек такой же паразит, как и мы?
19 октября 1962 года.
Высота была всё ближе, но в то же время все дальше. Мы устали физически, и были измотаны морально. Осенняя вьюга поднимала с пола пыль, холодный ветер щипал щеки, заросшие щетиной. Наши поредевшие ряды двигались все медленнее; старшина заметив это, скомандовал: «Привал!».
Пока рядовой Гриша собирал дрова для костра, я и Серега готовили котелок, чтобы сварганить перловки. Осенью солнце рано садилось за горизонт, и уже к шести часам вечера мы сидели в потемках. Пламя костра грело наши лапы, каша утоляла наш голод. Средь вечерней тишины первым неожиданно заговорил тихоня, тот самый Гриша. Вкратце он рассказал нам о своей жизни, о родственниках. О том, как ждут его дома; он дал им слово вернуться.
Все мы решили выпить за это, но старшина скомандовал: «Отставить!». Во время службы нельзя было пить. Немного подумав, он почесал затылок и, впервые улыбнувшись за все это время, потеплел и позволил немного нарушить устав.
Костер, солдатская каша и невесть откуда появившаяся акустическая гитара – армейская романтика. Мы пели, разговаривали о жизни, отдыхали душой и телом, будто никто из нас завтра не погибнет.
22 октября 1962 года.
Снова здравствуй, дневник.
Пишу эти строки, лежа на койке в госпитале. Меня постигла незавидная судьба – мне оторвало лапу. Если память не изменяет мне, то спустя день, когда мы вышли из мирного поселения малосолёных огурцов, на нас напали с тыла.
Видимо кто-то нас таки сдал; причем напали не сразу, они будто чего-то выжидали. По словам медсестры, которая впервые застала меня в сознании, всю нашу роту выкосили практически под ноль. Старшина, пожертвовав собой в неравной схватке, успел спасти пару наших ребят. Все, что я помню – плавающий, двоившийся в глазах, размытый горизонт. Меня волокут куда-то, оставляя кровавый след.
Очнувшись, я первым делом попытался узнать исход войны. Врачи долго не могли меня успокоить, но смогли убедить лишь в том, что я в безопасности. Теперь меня отправят домой, к Юле. Обратно к размеренной, спокойной жизни, пока наши бойцы гибнут на фронте.
23 октября 1962 года.
Родина, я вернулся!
Знакомые улицы, красные флаги, родные серп и молот, лозунги. Будто видел всё это миллионы лет назад, будто спустя вечность вижу вновь.
На вокзале меня встретила Юля. Мы обнялись, а она, глупая моя, плакала навзрыд. Сказала, что посылала письма, но они так и не дошли. Увидев то, что я теперь инвалид – еще сильнее разрыдалась. Долго, очень долго не мог я её успокоить.
В конце концов, я жив. Я не пополнил ряды безымянных солдат своей могилой. Родная квартира встретила меня запахом пыли и затхлости. Отныне такой родной и теплый сердцу запах. Старое кресло, сервант, теплый клетчатый плед, телевизор – большая роскошь. На кухне уже витал запах борща. Как же хотел снова отведать его. Вот и стол был накрыт: борщ, чёрный черствый хлеб и водка. Как же я скучал по родной кухне!