— Да. Единственный. Больше никого. — Он рассмеялся и поскреб затылок. — Он никогда не состоял в браке, и я тоже ни разу не был женат. На всем свете только нас двое и оставалось.
Пока мы разговаривали, Ханна продолжала стоять в той же выжидательной позе, которую приняла с самого начала, следя за нашей беседой, словно надеялась на ее скорейшее завершение. При этом она смеялась, когда смеялся Тону, и подливала ему в чашку из чайника, когда у него заканчивался чай. Хотя, вероятно, она вела себя так и до моего прихода, я подметил в ней напряжение и скованность, которых никогда не замечал прежде. Пульсировавшая на виске жилка и проступившие на скулах желваки придавали ей до крайности встревоженный вид.
— Если это возможно, — обратился я к Тону, — скажите, чем ваш брат зарабатывал себе на жизнь?
— Это нетактичный вопрос, Пол. Ведь Ян был профессором, не так ли? — резко сказала Ханна.
— Ничего страшного, — произнес Тону. — Репортер должен задавать нетактичные вопросы. — Он посмотрел на меня, насмешливо вскинув брови, словно давая понять, что считает хорошим парнем, несмотря на мои журналистские ухватки. — Наша семейная ферма входила в колхоз, но местечко, где мы жили, такое маленькое, что все сельскохозяйственные рабочие там были нашими кузенами, друзьями или внуками и правнуками тех людей, которые трудились на этой ферме на протяжении веков. По этой причине нас не трогали, и когда русские ушли, мы снова стали полноправными хозяевами фермы. Поскольку я старший сын, ферма фактически перешла в мое владение. Надо сказать, со временем она стала приносить неплохой доход и считается сейчас одним из крупнейших молочных хозяйств Балтии. Сам я жил довольно просто: работал на земле, гулял, читал книги. Яанья же всегда любил странствовать и мечтал преподавать в американском университете. Поэтому, когда появилась такая возможность, я предоставил ему необходимые средства.
— Ему повезло, что у него был такой любящий и заботливый брат. Стало быть, вы оплачивали его расходы на проживание да еще давали деньги для ежегодных пожертвований в фонд Уикенденского университета?
Когда я задал этот вопрос, Тону с шумом втянул воздух.
— Ну и что? Не вижу проблемы. Яанья всегда хотел чем-нибудь одарить этот прекрасный университет.
— Университет действительно неплохой. Я знаю об этом, потому что сам его окончил.
— Ага! Видно, это и в самом деле стоящее учебное заведение, коль скоро воспитало столь многообещающего газетчика, как вы. Нетрудно понять, почему Яанья давал на него деньги.
Прежде чем задать следующий вопрос, я секунду колебался. Беспокойство на лице Ханы сменилось подозрительностью, а когда я на нее посмотрел, она округлила глаза и кивнула — дескать, заканчивай свое интервью. Или допрос. Не важно что, только поскорее заканчивай. Впрочем, я уже почти закончил и хотел спросить эстонца еще только об одной вещи.
— Не считая ежегодных взносов в фонд университета, вы когда-нибудь давали ему деньги на адвоката?
На мгновение маска старичка-добрячка покинула лицо Тону, и он одарил меня пронизывающим, исполненным ненависти взглядом. И я сразу вспомнил, где впервые его увидел: в «Одиноком волке». Это был тот самый старик с неаккуратной седой бородой, который сидел в дальнем конце бара, ни с кем не говорил и лишь обменивался жестами с барменом. Теперь он знал, что я считаю его брата не тем, вернее, не совсем тем человеком, за которого тот себя выдавал. И по тому, как у Тону хищно заострились черты лица, я понял, что он прочел мои мысли. В следующую секунду глаза у него затуманились, а на губах появилась привычная доброжелательная улыбка. Почесав с рассеянным видом ногу, он сказал:
— На адвоката? Я никогда не интересовался, на что Яанья расходует полученные деньги. А почему вы спрашиваете?
— По сведениям, имеющимся на факультете истории, где он работал, у него были кое-какие проблемы с законом.
— Пол! — прикрикнула на меня Ханна, да так сердито, что я чуть не подпрыгнул. — Тону приехал сюда, чтобы забрать тело своего брата, а не выслушивать сплетни о неприятностях, которые у него якобы были. И какое все это имеет значение теперь?
— Моя работа — наводить справки о неприятностях такого рода. Кроме того, это может иметь очень даже большое значение, потому что…
— Ума не приложу почему. — Тону медленно поднялся с места, опираясь на трость. — Ну, кажется, я полностью удовлетворил ваше любопытство. Пора мне, старику, возвращаться в свою гостиницу и устраиваться на ночь.