Сама пациентка лежала на кровати, неподвижная и бледная, словно это была фарфоровая кукла. Одеревеневшие пальцы в судороге были вытянуты в пятипалый веер, челюсть отвисла и открывала обзор на ротовую полость, волосы взъерошены, вены вздуты. Мне было тяжело смотреть на неё, и даже не из-за какой-нибудь некрофобии или отвращения, а скорее из-за чувства стыда и вины за то, что мы не успели...
Я снова взглянула на строки в блокноте:
"Полина Соколова, 28 лет
Внезапно упала, захрипела, пена изо рта, судороги
Причина: приступ эписепсии"
Такая молодая... Дрожащей рукой я дописала последнюю строку - строку, которую так не хотела видеть в этом блакноте - "Признаки биологической смерти. Предположительно 18:34".
Я захлопнула блокнот и спрятала его в карман своего халата, а карандаш оставила перебирать у себя между пальцами. Хотя бы пять минут - этого мне будет достаточно, чтобы прийти в себя. За все мои три года (каких-то жалких три года!) это был первый случай, когда мы не успели вовремя прибыть на вызов. Тяжело было это воспринимать как-то спокойно и холодно, да и сама по себе я была человеком мягкотелым и робким, пусть я и практиковала в себе все эти изъяны (в медецине это считается изъяном, по-крайней мере мне так казалось). Даже когда я училась в медецинском вузе - те походы в морг были для меня самыми отвратными и ужасными. Меня не пугали сами тела - это лишь уже погибший набор мышщ, костей и других тканей - меня пугала сама суть того, что передо мной был ещё когда-то живой человек. Тогда он ведь в точности был как я, как мы все! У него была своя семья, своя жизнь, свои проблемы и достижения, горести и радости. Его ждали его друзья, родители, его вторая половинка с их ребёнком. В какой-то момент он просто не вернулся домой, или наоборот - он погиб в окружении семьи. И теперь он здесь - на ледяной кушетке, в окружении неопытных, совсем зелёных студентов-медиков, которые пялят даже не на него, а на его мышцы, кости, хрящи и сухожилия.
Тлен. Даже сейчас мне было чуждо любование трупами, хоть я и стала относиться к подобным вещям более снисходительно. Но сейчас, когда всё моё ранимое нутро вывернулось наружу, благородя незаглушаемому чувству вины, я еле сдерживалась, чтобы не взорваться. К тому же этот вой с кухни, кажется, слышали жильцы соседнего дома - такой потерянный и горький. Сердце расходилось по швам от подобной картины. По моим наболевшим, сшитым сотню раз, швам! Много раз мне приходилось искать нити с иглой, чтобы вновь и вновь оперировать свои душевные раны. Многие могут сказать, что я плакса и слабачка - и окажутся правы. Да, я ранимый и чувствительный человек, мне тяжело даются подобные испытания. И как маленький, напуганный ребёнок я снова прибегу домой, где меня ждёт матушка, и как в первый раз упаду на её колени и начну плакать, а она, уже, наверное, в сотый раз начнёт успокаивать меня, говорить мне какая я умница и твердить о том, что, возможно, я не создана для этой работы. Но это всего лишь какие-то жалкие три года!
А тем временем, пока я держала Плаксу-себя в узде и продолжала издеваться над ничем неповинным карандашом, который начал покрываться трещинами, толпы зевак уже собрались во дворе и на лесничной клетке, возле квартиры, где произошёл инцедент. В первых рядах, ясное дело, стояли близкие семье люди - друзья, знакомые, соседи. Позади них уже заглядывали любопытные рожицы проходимцев, которые зачем-то тут остановились, создавая массовку, а внизу - во дворе - те, кого подсознательно тянет к мигающим сине-красными цветами сирены, и которым, цитата: - "Просто любопытно, что здесь произошло". Войти никто не мог, поскольку их не пускал щекастый полицейский, со слегка пузатым брюхом. Он всё время стоял в необычной позе, изогнувшись слегка назад и держа руки в карманах, доставая их лишь из нужды что-то взять, с кем-то поздороваться, и чего-нибудь записать. Желающие войти люди возмущались, мол, мы друзья погибшей, позвольте войти! Но полицейский вежливо отказывал, извинялся и объяснял свои действия как, якобы, приказ: посторонних не запускать. И когда они просили позвать кого-нибудь, чтобы те подтвердили, что им можно войти и что они - совсем не чужие люди, тот снова лишь качал головой, говоря, что хозяйка квартиры не в состоянии кого-либо встречать, а остальные пытаются её поддержать. Впрочем, пускай они и возмущались подобному поведению, сильно ломиться не стали, а лишь терпеливо дожидались, что за ними всё-таки кто-то прийдёт.