Но идти никто не торопился. На кухне сейчас было пять человек: хозяйка квартиры и по совместительству вдова и мать погибшей рыдала громче всех (я бы даже сказала - хрипела); пожилая дама - мать хозяйки - всё это время сидела рядом со своей дочерью; её отец и брат тоже были там - они, в основном, молчали и хмуро пялились в одну точку; и наш врач - Леонид Андреевич, который вёл с ними какую-то важную беседу и задавал вопросы различного характера, при этом стараясь не переступать личные границы. Насколько я правильно понимала, то почти всегда отвечала пожилая женщина и лишь иногда её супруг. Пускай меня и не было с ними, но даже из соседней комнаты я чувствовала эту гнетущую атмосферу, которая расползалась по квартире и, кажется, уже выбралась в подъезд и спускалась вниз по ступеням. Карандаш снова истощённо прохрустел.
В окно то запрыгивал, то тут же исчезал свет от мигалок нашей скорой и, стоящей неподалёку, полицейской машины. Окно было открыто на проветривание, отчего иногда вздымались тюль и неплотные шторы, которые легко пропускали пугающий многих, сине-красный свет. Внизу я слышала командирский, твёрдый голос второго полицейского - напарника того, что на входе в квартиру - который говорил что-то типа: - "Здесь ничего интересного! Нечего толпиться! Расходимся!" - но, разумеется, уходить дальше, чем видят свои глаза, никто не собирался, поэтому хранителю порядка быстро наскучило это занятие и он просто молча стоял возле своей машины, наблюдая за происходящим и не допуская беспредела в этом дворе.
Спустя ещё некоторое время в комнату вошёл Леонид Андреевич. Многие могут принять его за какого-нибудь адмирала в отставке, нежели за врача. Его паутина морщин была вечно изогнута в суровой, пугающей дуге; брови были густыми и сведёнными, выражая его суровость и серьёзность; врач был высок и широк, про такого человека можно было бы сказать, что он действительно высечен из дерева, словно шкаф, но пусть вас не пугают эти вдумчивые, кажется вечно оценивающие, глаза и большие ладони, которые казались какой-то аномалией. На самом деле Леонид Андреевич - котёнок в шкуре немецкой овчарки. Именно он был моими иглой и нитью за последние десять месяцев, которыми я зашиваю свои раны, когда не могу вовремя получить поддержку от матушки, либо я задерживаюсь на работе и уже не успеваю попасть к ней. Этот здоровяк добр, отзывчив и очень мудр; он всегда находил время поболать со мной, особенно ему (как и мне) нравились уютные вечера, когда нам выпадает шанс отдохнуть от постоянных вызовов и ноющих бабулек. Он работал в скорой вот уже как тридцать лет и за свой оргомный стаж успел навидаться всякого, поэтому нынешняя ситуация никак не отразилась на его каменном лице, когда мы узнали о случившемся. И всё же, несмотря на свою нечувствительность, которая на самом деле была профессионализмом, и невзирая на его каменную броню, он не был так же холоден к людям, потерявшим близкого им человека, а наоборот - очень даже открытым и понимающим.
Леонид Андреевич вошёл, подгибая голову под дверным проёмом (его рост был сто девяноста), поправил свои сползшие очки и тихо прокашлялся. Он прекрасно знал все мои душевные раны, потому что сам не раз был свидетелем моих слёз, поэтому он сразу же спросил:
- Ты в порядке? - я жалко всхлипнула, но тут же вновь проглотила все вырывающиеся эмоции обратно внутрь грудной клетки.
- Нет. - выдавила я из себя.
Карандаш грустно хрустнул.
- Нам можно идти, мы сделали всë, что в наших силах. - с этими словами он жестом пригласил меня выйти за дверь, с чем я охотно согласилась.
С уходом Леонида Андреевича люди на кухне зашевелились, стали что-то обсуждать; у хозяйки уже закончились все слëзы и силы, поэтому она лишь неровно дышала, изредко выдавливала из себя страдальчиский писк. Я мелькнула в коридоре, мимо кухни, и лишь на мгновение пересеклась взглядом с бедным человеком. В тот миг я словно подключилась к ней по какой-то новой, невидимой связи и испытала невероятные, ранее не ощутимые мне, тоску, боль и презрение, которые какими-то файлами поступали мне в мозг. Эти стеклянные глаза, налитые горькими слезами, буквально добили меня. Я понимала, что это было не просто презрение, а ненависть; её дергающиеся зрачки словно кричали в обвинении: - "Где вас, чëрт возьми, носило!?" - и раньше эта фраза могла вызвать подсознательное раздражение, мол, мы не можем появиться у вас по щелчку пальца! Но сейчас это было более, чем оправдано.
Наши операторы получили этот вызов ещё когда мы были на квартире у другого нашего пациента на очень "важном" вызове. Это был жиреющий, лысый пятидесятилетний мужчина, с отменным пивным животом и отвратительной внешностью, будто он был пожизненно под алкогольным опьянением, если не наркотическим. Типичный пьяница в уродливой, серой, покрытой жёлтыми пятнами, майке-алкашке, которая не скрывала даже пятидесяти процентов его пуза, а его мерзкая и уродливая мимика вовсе заставляла задуматься, что он не человек, а нечто мутированное, обредшее собственный разум. Несмотря на это он говорил связные, но очень глупые вещи. Причиной его вызовал стала, цитата: - "Да у меня вот что-то температура поднялась и никак не падает!". Он произнёс это с таким драматизмом, будто мы должны были в ужасе ахнуть и немедленно госпитализировать. Вызывать скорую по такой глупости - ужаснейшее преступление! Именно так я считала тогда и считаю до сих пор. Некоторые индивиды просто не понимают, что медики скорой медицинской помощи - это не те люди, которых стоит беспокоить, когда у тебя просто, чëрт бы их побрал, поднялась температура! Из-за подобных уникумов наши врачи могут не успеть отреагировать на по-настоящему важный вызов. И мы тоже... не успели. Вечер понедельника выдался сумбурным: люди со всего города направлялись домой с работы, из-за чего могли возникать небольшие пробки. Но уже ближе к семи часам вечера поднялась ужасная вьюга; дороги заметало, а дальше лобового стекла мало, что можно было разглядеть. С учётом того, что наша следующая пациентка была почти на другом конце города, а на пути у нас были пурга, сугробы и пробки... У нас не было и шанса успеть вовремя. Вызов весел ещё минут десять, пока мы разбирались с ворчливым стариком, которому было невмоготу сделать два шага до ближайшей больницы или, хотя-бы, до аптеки, чтобы купить жаропонижающие, а сама дорога заняла у нас примерно час. Повезло, что наш город не такой уж и большой - путь от одного конца города до другого занимает около полутора часа, но в таких погодных условиях это было невозможно. Однако, как рассказывали нам жильцы квартиры, девушка перестала дышать и вообще проявлять какие-то признаки жизни уже через минут двадцать, поэтому, даже если бы дело было летом, без пробок и проблем с погодой, то доехать от старика до девушки мы бы, скорее всего, всё равно не успели.