Так, например, мы читаем в третьем параграфе законов Гамураби: «Если кто–нибудь в тяжбе даст ложное свидетельское показание и не будет в состоянии доказать его, то он должен быть наказан смертью, если он своим показанием подвергал опасности жизнь человека».
Специально еврейской является лишь вторая заповедь, запрещающая идолопоклонство, которая при более близком рассмотрении, по–видимому, носит антивавилонский характер.
Что же касается первой израильской заповеди: «Я, Господь, Бог твой… Да не будет у тебя других богов пред лицем Моим» (Исх. XX, 2–4), — то мы позволим себе здесь ещё раз остановиться на одном вопросе, который так глубоко затрагивает всех, интересующихся Библией и Вавилоном, — на вопросе о ветхозаветном монотеизме.
С точки зрения ветхозаветной теологии понятно, что она, отказавшись единодушно и вполне правильно от признания за ветхозаветными преданиями характера «вдохновения» в буквальном смысле и признав тем самым, быть может против воли, но вполне последовательно, полную неприемлемость подобного толкования ветхозаветных творений для нашей веры и знания, требует теперь признания духа, проникающего их, «божественным» и с всё большим единодушием проповедует «нравственный монотеизм изральтян», «дух пророчества», как «истинное откровение Бога живого!»
Большое смущение вызвали уже упомянутые нами раньше имена Бога, рисующие его как личность, и которые мы столь часто встречаем у переселившихся около 2500 г. до Р. Хр. в Вавилон северных кочевников–семитов: «Ель, т. е. Бог дал», «Бог правит», «Бог, воззри на меня», «Бог есть Бог», «Jahu (т. е. Иегова) есть Бог» и т. д.
Трудно понять, чем вызвана эта тревога. Казалось бы, раз даже в Ветхом Завете Аврааму, позволено проповедовать от имени Иеговы (Бытие XII, 8), раз Иегова был Богом Авраама, Исаака и Иакова, то такие древние имена, как Jahu–ilu, т. е. Иоель, должны быть встречены радостно. В особенности тем теологам, которые считают себя позитивистами и допускают, что «все божественные откровения развивались постепенно, историческим путём», становясь таким образом, по моему мнению, в противоречие с церковным учением об откровении, эти имена как раз бы должны быть очень удобны для подтверждения их теории.
Между тем многие из теологов опасаются, и вполне основательно, что эти имена, которые более чем на тысячелетие древнее соответствующих имён Ветхого Завета и которые указывают на почитание единого Бога, по имени Jahu — «вечного» среди других народов, а не только среди потомков Авраама, могли бы служить исходным пунктом для понимания исторического развития веры в Иегову, но в то же время и поставить ребром вопрос о признании за ней характера «откровения».
Поэтому стараются, не останавливаясь ни перед какими средствами, придать этим словам другое значение; но всё–таки, даже если бы мир перевернулся, как маяк во мраке ночи, будут светить эти выражения потомков северо–семитических бедуинов, живших около 2300 л. до Р. Хр.: «Бог есть Бог», «Jahu есть Бог».
Нам, кажется, следует остерегаться делать крайние выводы в ту или другую сторону. Мы постоянно указывали на резко выраженный политеизм вавилонян и отнюдь не считали нужным скрывать его. Но, с другой стороны, мы не считаем сумерийско–вавилонский пантеон и его изображения в поэзии, особенно в народных сказаниях, подходящей целью для мелких острот и насмешливых преувеличений, точно так же, как мы сочли бы непристойной подобную насмешку по отношению к богам Гомера. Также и поклонение божеству под видом идолов не может быть никоим образом защищаемо.
Но пусть никогда не забывают, что по библейскому рассказу о сотворении мира человек создан по образу и подобию Божию, что, как на то указала уже теология, прямо противоречит представлению о Боге, как «отвлечённой сущности».
Поэтому нет ничего удивительного, что вавилоняне, наоборот, представляли себе своих богов в образе людей.
Ветхозаветные пророки делали, по крайней мере в душе, то же самое. Совершенно так же, как вавилоняне и ассирияне, пророк Аввакум (гл. III) видит Иегову, приближающегося на колеснице, запряжённой конями, вооружённого луком, стрелами и копьём, и даже с рогами, символом величия, силы и непобедимости, обычным украшением головного убора высших и низших ассиро–вавилонских богов.
И изображения Бога в христианском искусстве: у Микель–Анджело, Рафаэля, во всех наших иллюстрированных Библиях — как, например, картина Ю. Шнорра (рис. 26), изображающая четвёртый день творения — все основываются на видении пророка Даниила (VII, 9), во время которого Бог явился Даниилу в виде «старца, в белых как снег одеждах, с волосами как чистая волна».
Постоянные же насмешки ветхозаветных пророков над вавилонскими идолами, которые имеют глаза и не видят, — уши и не слышат, нос и не обоняют, ноги и не ходят — вавилоняне столь же мало заслужили, как и католики.
Все мыслящие католики видят в иконах и статуях лишь изображения Христа, Марии и святых; таков же был и взгляд вавилонян на своих идолов: ни один гимн, ни одна молитва не относились к изображению, как к таковому — они относились к царящему по ту сторону всего земного божеству.
«Нравственный монотеизм израильтян» мог бы также значительно умерить границы своего распространения. Прежде всего отсюда следует исключить большую часть периода «до изгнания», во время которого как иудеи, так и израильтяне, как цари, так и народ подпали под неотразимое, но легко понятное влияние господствовавшего в Ханаане политеизма.
Кроме того, по нашему мнению, очень опрометчиво поступают те, кто ставит нравственный уровень израилтьян времени «до изгнания» выше уровня вавилонян.
Правда, способ ведения войны ассиро–вавилонянами был в высшей степени жесток, даже порой варварский. Но и завоевание израильтянами Ханаана сопровождалось потоками невинно пролитой крови: взятие «чужеземных больших и красивых городов, домов, полных всяким добром, виноградников, масличных плантаций» (Второзак. VI, 10–11) предшествовало «проклятие» сотен местечек по ту и другую сторону Иордана, другими словами, — беспощадное избиение всех жителей, не исключая женщин и самых маленьких детей.
Что же касается распространения среди царей и народа понятия о справедливости, то постоянные увещания израильских и иудейских пророков, осуждающие насилие над бедными, вдовами и сиротами, в связи с такими рассказами, как, например, о винограднике Навуфея (З Цар. ХХI), позволяют нам заметить сильную испорченность как царей, так и народа, в то время как неизменная в течение двух тысячелетий прочность государства Гамураби позволяет вполне применить к нему слова: «Справедливость возвышает народ». Надпись на одной из найденных в Вавилоне табличек в решительных выражениях предостерегает самого царя от совершения несправедливых поступков.
«Если царь возьмёт деньги жителей Вавилона и будет пристрастен, то Мардук, властитель неба и земли, вооружит против него врага и отдаст ему имущество и сокровища царя!» И в главе о любви и сострадании к ближнему невозможно, как уже указано выше, найти резких различий между вавилонскими и ветхозаветными воззрениями. Ветхозаветные теологи насмехаются над вавилонским рассказом о всемирном потопе с его многобожием, а между тем он содержит черту, которая делает его гораздо симпатичнее библейского.